Сверху сбежали еще трое оперативников и, подхватив Карташова, поволокли вниз. Была страшная толчея, его то несли, то бросали и тогда его ноги бились о ступени. На самом выходе его еще раз припечатали лбом к почтовым ящикам, провели по ним, словно старались сгладить черты лица, умыть кровью, сшелушить кожу…
Его выволокли на улицу и кинули в открытые двери «рафика» и где-то далеко-далеко в ощущениях он выделил в запахах крови — запахи мочи и старой блевотины. Его стало рвать. От каждого надрывного движения голова билась о металлические ребра кузова, сознание проваливалось и возвращалось в томительных муках.
— Один мудак, кажется, отбегался, — глухой, кашляющий голос подвел какую-то черту.
— Надо было этому Монте-Кристо отбить яйца…Он же, сучара, небось бежал к бабе, трахаться захотелось…
— Это ей надо кол вбить в п…у, чтобы зря не манила.
— Поехали! — раздался командный, срывающийся от тяжелого дыхания голос. Карташова качнуло. Щека ощутила мешающую бугристость, от которой несло гуталином. Он приоткрыл глаза и увидел носок зашнурованного ботинка.
Он чувствовал себя так же скверно, как чувствовал после первого выпитого стакана водки. При июльской жаре, на тощий мальчишеский желудок, с единственной закуской — чинариком папиросы «Спорт». Его мутило и выворачивало…
…Когда его вырвало, тот же ботинок, который был ближе к его виску, отодвинулся и саданул в скулу. "Сволочи", — еле слышно выдавил из себя Карташов.
— Гондон, он еще оскорбляет, — сказал один из оперативников.
— Приедем в отдел, устроим ему небольшую корриду. Я из-за этого пикадора сегодня потерял целый день. Моя на садовом участке одна вкалывает.
И когда, казалось, мрак и туман навсегда покрыли его сознание, «рафик» вдруг резко стал тормозить. Карташова бросило вперед, но чей-то жесткий носок ботинка ударом в лоб остановил его. Опять стошнило. Но что приятно: в неожиданно открывшуюся дверь пыхнул прохладный ветерок, ласково пригладив измученный затылок. И начался какой-то Армагеддон: за свежей струей воздуха, вдруг навалилась горячая волна — с треском, цоканьем, безумным звоном железа и мелким дождиком из стеклянной крошки.
— Смотри, бля, что они с нами вытворяют, — удивленно воскликнул тот, который сетовал о потерянном дне. — Да они нас в упор мочат… И голос увял…
Карташов приподнял голову, огляделся. И не поверил своим глазам: оперативники, которые еще секунду назад издевались над ним, теперь придавленные автоматной очередью к пахнущему мочой полу, затаив дыхание, притворялись мертвее мертвых. Чьи-то цепкие руки выдернули его из дымного ада и куда-то понесли. Он услышал знакомый голос:
— Ты живой, Мцыри?
— Пить, — еле слышно прошептал Карташов, но ему никто не ответил. Хлопнула дверца и его тело вновь ощутило движение.
В себя он пришел в гараже, откуда они с Николаем выезжали на задание.
— Сам можешь идти? — спросил его тот же знакомый голос.
Карташов поднял голову — над ним стоял Брод, в глазах которого была тревога и раздражение. Хотел встать на ноги, но не смог — в голове вновь затуманилось. Однако, несмотря не полуобморочное состояние, он разглядел стоявший у стены «шевроле», на котором он ездил на Дмитровскую улицу. Собравшись с силами, он проговорил:
— Извини, Веня, я этого не хотел…
— Отдыхай, разбор полетов позже…Николай! — позвал Брод охранника и когда тот появился, сказал ему: — Отведешь Мцыри в его комнату и поставь у дверей человека. Оклемается, дашь поесть, а пока принеси ему стакан водки и бутерброд с куском осетрины.
— Мне бы умыться, — тихо проговорил Карташов, ощупывая на скуле взбухшую ссадину.
Когда с помощью Николая он поднялся на крыльцо, его окликнул Брод.
— Слышь, Серго, я тебе сегодня долг отдал, но в следующий раз постарайся не валять дурака…Глупая шутка омрачает заслугу…
Он ничего не ответил.
Водка показалась родниковой водой — такой же прозрачной и такой же холодной. Через минуту в ногах появилась слабость — очевидно, упало кровяное давление, но он знал — через несколько мгновений все нормализуется.
Исподлобья он смотрел на Николая, который сидел за столом и рассматривал "Комсомольскую правду". Бутерброд с рыбой Карташов лишь надкусил и положил на тарелку. Разбитые губы и скула не позволяли нормально жевать.
