А в калитку вошло уже пять или шесть немецких солдат и рассыпались по саду настороженно водя автоматами, заглядывая в хозяйственные пристройки и топча грядки. Вслед за ними вошел какой-то полный, розовощекий карапуз в блестящей фуражке и еще кто-то - белобрысый длинный и худой, как жердь.
Хват заходился в яростном лае и рвался с цепи, жаждя принять смертный бой. Розовощекий карапуз сморщился брезгливо и раздраженно пискнул что-то одному из солдат. Не успел Иван опомниться, как автомат повернулся дулом к Хвату и, оглушительно рявкнув, выплюнул несколько свинцовых зарядов.
Пес, закрутившись по земле, пронзительно завыл. Тогда автомат выплюнул еще несколько стремительных росчерков свинца...
Из дома раздались приглушенные крики, кажется звуки борьбы...
- Кемандир говорит, что у вас был плехой пес, - отчеканил, смотря в никуда, похожий на жердь немец.
- Ну пристрелили собачку, ну ничего, ну что ж ты ее сам не усмирил? нервно задергался Свирид, - ну ты не жалей, я тебе, видишь, работенку то нашел. Ты помнишь, о чем мы вчера говорили? Ну вот, я тебе и нашел! Ведь не будешь же ты дома теперь сидеть. Им шофер нужен. Понимаешь ты - ШО-ФЕР! А кто у нас шофер - это ведь ты - ну вот, я им и сказал...
- Онь? - спросил долговязый немец у Свирида, и когда тот утвердительно закивал, обратился к Ивану. - Ты есть шефер, ты пойдешь с нами...
- Стой, Ира... Ира, куда же ты! - раздался вдруг из дома пронзительный крик Марьи, и дверь уже распахнулась и выбежала в сад рыдающая Ира. Она бросилась к лежащему без движения в кровавой луже Хвату... Следом выбежала смертельно побледневшая Марья и беззвучно побежала за ней, выбежал и Сашка, он обогнал мать, и вот уже стоял, вместе со своей сестрой над разорванном пулями телом Хвата.
- Хватик, Хватик очнись, очнись! - звала пса Ира, брала его за лапу, поднимала ставшую непривычно тяжелой голову и вся уже перепачкалась в крови. Розовощекий карапуз повернулся к ней и захихикал, выговаривая какие-то слова, его хихиканье услужливо поддержал и долговязый переводчик - он стал кривить рот и издавать отрывистые звуки, сотрясаясь при этом всем телом.
Марья подбежала к своим детям, встала над ними, повернулась своим бледным лицом к врагам и замерла так, сжав свои маленькие кулачки, побледневшая ее нижняя губа заметно подрагивала.
Карапуз вдруг резко повернулся к Ивану и резким голосом отчеканил то, что спустя мгновенье перевел долговязый:
- Ты поедешь сь нами! Немедля!
- Но я... - Иван задыхался, так, словно его кто-то схватил за горло, в конце концов ему удалось все-таки выдавить из себя. - Я никуда с вами не пойду. Я не могу... я не могу оставить семью...
Свирид аж передернулся весь, и слезливым, надорванным голосочком захрипел:
- Да Иван, да ты что! Да как ты можешь - ну, подумай, ну, нельзя ведь так, Иван Петрович, а... ну, как можно то... ах ты!
Карапуз выхватил пистолет и направил его на Марью.
- Он бюдет стрелять! Нам некегда тратить время на такую мьел-лочь! Три секунды! Рьяз... два...
Иван бросился к карапузу схватил его за руку, но подбежавший солдат ударил его в челюсть прикладом. Треснули зубы, рот разом наполнился теплой кровью и острой болью. От следующего удара, вбившегося в грудь, он упал, одновременно с этим разорвал воздух выстрел, а за ним еще один, и закричал кто-то - толи зверь, то ли человек, пронзительно и страшно.
- Папа, папа! - двенадцатилетний Сашка склонился над ним и водил рукой по волосам и по окровавленному лицу, а выше подмигивало среди трепещущей листвы и ярких россыпей вишен августовское солнце.
- Марья.. Ира... в кого стреляли? В кого стреляли! - он стал судорожно подниматься и все время опадал вниз в темную яму; перед глазами весь мир кружился и плыл в стремительном, безумном водовороте.
- Иван! Ивана-а-а! - захрипела где-то совсем рядом Марья и он весь передернулся, пополз на этот крик...
И вот увидел: немецкий солдат держал за волосы стоящую на коленях возле убитого Хвата Марью, выкручивал ее черные плотные локоны, а другой рукой крутил у ее виска автоматное дуло. Он сильно, со злостью вжимал стальное дуло в кожу - Иван видел, как собиралась она там в синие бугорки, когда проворачивал он в очередной раз дуло и маленькая, ослепительно яркая на бледной коже струйка заструилась стремительно вниз по щеке. Марья, когда увидела, что Иван поднялся, сжала зубы и не издавала больше ни звука.
