Пациент особой клиники - страница 130
«Ну хорошо, – принялся я рассуждать дальше. – Ясно, что это мужчина. По крайней мере, мне так слышалось. При этом Симон Егер и Дэвид Натан, эти боги аудиокниг, явно отпадали. Ведь голос звучал слишком непрофессионально. В нем, хотя и приятном на слух, чувствовалось отсутствие профессиональной подготовки».
Дальнейший ход моих рассуждений свелся к следующему.
Для Романа Хокка, даже если он и попытался его изменить, голос был слишком низким. (Мой литературный агент, конечно, не разговаривал фальцетом, если у кого-то возникло такое мнение, но его голос и не заставлял вибрировать кости моего черепа, о чем уже упоминалось.) Кроме того, Роман наверняка давно бы приступил к обсуждению условий моего освобождения, поскольку привычка торговаться основывалась у него не только на фамилии[12], но и вообще была в его крови.
Нет, Роман, как гений переговоров, давно вызволил бы меня из этой неловкой ситуации, не забыв, конечно, и о своей доле в пятнадцать процентов от выкупа. А Маркуса Михалека я и без того часто упоминал в своих словах благодарности, на что у меня были весьма веские причины.
Поскольку голос был мужским, то из числа подозреваемых я смело исключил соратниц Романа по авторскому и издательскому агентству «AVA» Клаудию фон Хорнштайн, Антонию Шультес, Корнелию Петерсен-Лаукс и Лизу Бленнингер.
Горячо любимый мною и проживающий в Берлине баварец Франц Ксавер Рибель, мой тестовый читатель и автор бесчисленных полезных замечаний, хотя и говорил мужским голосом, но пожаловаться на недостаточную благодарность с моей стороны не мог. Поэтому из списка подозреваемых его тоже можно было смело вычеркивать. Так же как и мою семью, которую я люблю больше всего в жизни.
«Гм… Ах да… Сандру. – Тут я почувствовал, что мне не хватает кислорода. – Еще Сабину и Клеменса. Спасибо им за медицинскую консультацию, включая эскиз проведения операции. Хотя сейчас инструкция о том, каким образом мне можно было бы перерезать свои оковы, чтобы избежать удушья, оказалась бы куда более кстати, чем представленный ими план расположения общей сонной артерии».
Во мне начала закипать злость.
Разве я всегда не старался никого не забыть? Разве я всегда не благодарил всех книготорговцев и библиотечных работников? А ведь многие ограничиваются лишь приветствием на последней странице своего сокровища или просто перечисляют фамилии людей, о которых никто ничего не знает. И тем не менее они не оказываются прикованными к операционному столу в «резиновой клетке», а спокойненько себе лежат на пляже Лазурного Берега французского побережья Средиземного моря и считают, что так и надо.
– Сдаюсь, – наконец не выдержал я, а голос в ответ злорадно засмеялся.
– Ладно, – заявил он. – У тебя все равно осталось лишь несколько секунд до того времени, когда твои глаза настолько вылезут из орбит, что ты сможешь увидеть, как по твоим щекам бегут капельки крови.
«Хорошая фраза», – подумал я и решил ее запомнить, но потом до меня дошло, что шансов использовать ее в своих дальнейших трудах не так уж и много.
– Постараюсь с пользой провести то немногое время, что у нас еще осталось, – заявил голос. – Я подскажу тебе.
От таких слов мне стало еще хуже.
– Кто ты? – спросил я, а про себя подумал, надо ли мне действительно знать это?
Кого я забыл?
Ответ голоса был столь же неожиданным, как и очевидным.
– Ты забыл о своем подсознании!
– Ты имеешь в виду неосознанное, – попытался было возразить я.
Но затем мне, к счастью, пришло в голову, что ситуация, конечно, являлась не самой лучшей для того, чтобы указывать невидимому и на все готовому похитителю на его речевые неточности.
Затем я понял, почему голос являлся таким вездесущим и как ему удавалось усиливать давление под моей черепной коробкой. Мне стало понятно, почему он казался столь знакомым.
– Почему ты решился отобразить в книге «Терапия» события, связанные с твоим лучшим другом и наставником? – между тем спросил голос.
– Потому, что это были мои собственные переживания! – ответил я.
