Я ищу принца... "Да", - отвечает она, с уверенностью, которая на поверку - подделка, и тогда - назад, домой, к ней, такое ее условие, она никогда ни к кому не пойдет, домой, а там - света нет, и пусть решает тело, и...
"У тебя резинка есть?"
"Нет".
...и опять, и опять, все та же песня, не принц, и не партнер, и все уже без разницы, и она просто отодвигается, иногда даже кончить им не дает, они еще дергаются, пыхтят, а она отодвигается, но в таких, как эти, и намека на доброту нет, вот и не на что им добром отвечать, и она равнодушно отстраняется, отпихивая чужое тело, и они звереют, почти всегда, несколько раз на нее замахивались, а один так и ударил, неважно, конец всегда один - ругаются, одеваются, выметаются, и она наконец-то одна, за холодным стеклом - огоньки, как булавочки колючие, от нагревателя - запах душный, приторный, и она нагибается, и растирает ступни, а потом пальцы, худые, все лучше, чем плоть мясистая, так ничего не скрывает гибкую границу сухожилий, бескомпромиссность костей.
Уик-энд, никуда были эти вечеринки, на одной ее пивом облили, на другой - прицепились, что слишком худая, отослали назад, не дали танцевать, а ведь так - все чаще и чаще, теперь у нее в ночь - одна вечеринка, от силы две, иногда она и вовсе не нужна никому. Офис с наглевскими репродукциями, и там - "У вас что - анорексия, что ли? Я, знаете ли, с инвалидами не связываюсь, не мой бизнес. Хотите дальше танцевать - лучше кушать надо, милая".
Не понял он ничего, да это и ясно, это только Адель понимала - плоть неважна, плоть, если честно, вообще - преграда для движения, она ж теперь легче делает повороты, управляет пространством, держит вертикаль "баллон", так это в балете называется, эта самая воздушность, которую еще зовут - как? - возвышенностью, теперь, когда меньше груз тела, она обвенчана со своим движением. И вот этим жертвовать во имя каких-то кретинов?
"Вы, должно быть, весите фунтов девяносто".
Она пожимает плечами.
"Но вам повезло. Следующая суббота. Что-то типа прощальной вечеринки. И заказчик из всего альбома выбрал вас. Именно вы ему нужны, так и сказал".
Снова пожатие плеч.
"Он хочет, чтобы вы приехали пораньше, может, нужен экстра-особый танец, приватно, он знает - прикасаться запрещено. Что-то вроде подарка для почетного гостя, понимаете? Так что вас ждут к восьми", - и он протягивает карточку, стандартную картонку, три дюйма на пять, адрес, телефон.
Адрес и телефон Эдварда.
"Слушай, мне, ну это самое, мне бы резинку или вроде того. У тебя есть?"
"Нет".
"Эй, да у тебя ж, типа, КРОВЬ ИДЕТ, есть у тебя прокладка или вроде того?"
Ответа нет.
"Надо было тебе тогда деньги у меня взять", - Эдвард заявляет это сразу же, она еще на пороге стоит, только войти собирается в его квартиру, туда, где библиотека - фальшивка наглая, книжки на полках стоят, ни разу не читанные, на полках - лягушки хрустальные, дебильные, и приземистые яшмовые самураи, и бронзовые красавицы с рубиновыми очами. "Дерьмово выглядишь, даже хуже, чем прошлый раз, даже хуже, чем это гнусное полароидное фото в альбоме... Я так понимаю, с работой у тебя сейчас не очень? И ВОТ ТАК ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ СЕБЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ ТАНЦЫ?"
Она пожимает плечами.
"С балетом, значит, уже кончено?" - и он наполняет бокал вином, один бокал, для себя, потом вроде передумал, налил и в другой, давай, на здоровье, не жалко. Жалкая работница по найму, вроде горничной, вроде мальчишки-рассыльного, вроде проститутки. "Мужик, с которым я общался, говорил, что сексом с заказчиками ты не занимаешься, точно?"
"Я танцую", - шепчет она. А комната не изменилась, ни капельки, и свет такой же, как был, и запах даже, и, ясно, в спальне простыни на кровати мягкие, гладкие, нежно-алые. "Я захожу - и сразу танцую".
"Голая".
"В трусиках".
"Ветерок на трусиках", - и он отхлебывает из бокала. "А под эту песню станцуешь? Устроит тебя ритм?" И вдруг "О-о, Господи", - с ужасом, с отвращением, это она пальто расстегнула, - "Господи Боже, да ты глянь на себя. Тебе же к врачу надо, ты же кожа и кости!"
"А где же вечеринка? Или ты просто все подстроил?"
