Растроганный Клэнси улыбнулся Клуни и сказал:
— Может, он и не верит, что мы здесь, но он нас любит, а этого достаточно, правда?
— Да, дорогой друг, — отозвался Клуни. — Вполне. Смахнув слезинку, Мери потянула Джека за рукав.
— Как я тебя люблю, Джек Колтрейн.
К Джеку будто вернулась юность. Он выглядел даже немного смущенным.
— А теперь сжалься над ними и вели им ненадолго уйти.
— Незачем просить дважды, — пробурчал Клэнси, выталкивая Клуни через окно и следуя прямиком за ним. — Гораздо лучше приземлиться в саду, чем в кладовке Максвелла, и смотреть, как он ножом чистит ногти.
— Я уже не чувствую запаха камфоры, — заявил Джек и взял Мери за обе руки.
— И я больше не чувствую. — Мери переместилась ближе к середине постели, увлекая за собой Джека и не обращая внимания на то, что ее халат распахнулся, обнажив бедра.
— Значит, они ушли? Мы одни? — Улыбка Джека была явно озорной. Он отпустил руки Мери и сбросил с себя халат.
— Совершенно одни, Джек, — подтвердила Мери. Он лег с ней рядом, и его мускулистое тело утонуло в желтых, розовых и красных лепестках. — Поскольку мы одни, я могу сказать, что не сержусь на тебя за то, что ты послал Киппа следить за мной, словно мне нужна нянька. А ты, надеюсь, простишь меня за то, что я хотела тебе помочь. Хочешь послушать, что мы с Киппом делали ночью, что обнаружили? Это важно.
Джек склонился над ней и стал покусывать мочку ее уха.
— Нет, что-то не хочется. Если только тебя интересует взамен, на что наткнулись мы с Уолтером, после того как целый день и полночи листали бухгалтерские книги. Это тоже важно.
Мери поморщилась: ничего более скучного она себе и представить не могла. От дыхания Джека у нее мурашки побежали по спине, а по животу разлилось уже знакомое ей — и весьма приятное — тепло.
— Неужели ты посмеешь мне рассказать об этом сейчас? — полушутливо-полусерьезно спросила она и, повернувшись к нему, безошибочно нашла то место повыше талии, где Джек больше всего боялся щекотки.
Они катались по постели, словно щенята на лугу, и лепестки прилипали к их разгоряченным телам, руки двигались, чтобы щекотать, дразнить… а потом… постепенно, чтобы ласкать.
Дыхание Джека стало прерывистым, когда он вошел в нее. Их тела двигались в такт, как единое целое. Они погрузились в мир ощущений, где не было боли, а лишь бесконечное удовольствие.
Мери обнимала Джека так крепко, словно боялась, что навсегда потеряется в этом удивительном мире ощущений, которые охватывали ее все больше, все настойчивее. Она чувствовала силу его мускулистых бедер у себя между ног. Потом он неожиданно перекатился на спину, так что она оказалась на нем верхом.
Откинув голову, она закрыла глаза. А он обхватил ладонями ее груди и начал гладить большими пальцами соски. Потом его руки скользнули вниз по животу и ниже — к самой ее сердцевине, туда, где бушевало пламя.
— Джек, — начала было она, но волны наслаждения окатывали ее одна за другой, ей казалось, она летит куда-то… в неизвестность. — О Боже, Джек…
Он позволил ей упасть на него. Ее дыхание все еще было неровным, а тело продолжало содрогаться, стало как бы аморфным, она уже не могла понять, где кончалось ее собственное тело и начиналось тело мужа.
И тогда он снова вошел в нее. Медленно, как будто впереди была вечность и он собирался насладиться каждой ее минутой. А ее тело вновь ожило, хотя ей казалось, что новые ощущения невозможны.
— Я люблю тебя, Мери, — шептал он ей на ухо. Его бедра то поднимались, то опускались во все убыстряющемся темпе. — Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю…
Смеясь и плача, Мери прильнула к его губам в поцелуе.
