Выходило, что солнце — это все.
— Послушайте, ребята, что я вам скажу, — заговорил с ними по-свойски наш Горбов. — Солнце — это, конечно, хорошо. Для кино. Прекрасно. Но рыба не ловится. Солнце есть, рыбы нет. А без рыбы какой у нас героизм? Никакого героизма. Рыба нужна.
И ему была нужна рыба. Ох, как ему была нужна рыба, чтобы доложить в район о ходе лова и спокойно уснуть хотя бы на одну ночь.
Режиссер и оператор озадаченно переглядывались, как немые. Они не ждали такого поворота. Ван Ваныч вынул новую папиросу и основательно придвинул к себе пепельницу. Среди приехавших он был старше всех, и его закаленный административный ум чуял, что председатель на всякий случай увиливает от почетной возможности показаться миру. Но вместе с тем как же быть без рыбы?
— Без рыбы невозможно, — обронил и он вслух.
Ум его что-то искал, но еще не нашел. Все они сидели и беспомощно и напряженно молчали.
Я вам еще не описал кабинета нашего председателя, теперь могу потратить на это три строки, пока они молчат. Вот уж действительно кабинет, как все кабинеты. Стол так, стол так, телефон, портреты, табель с выполнением плана каждым сейнером от «Нырка» до «Ястреба», горшки с цветами на подоконнике, куда нарушители порядка потихоньку закапывали окурки, и — чего в сухопутном хозяйстве не встретишь — барометр на стене, над головой самого «преда». Крупная стрелка показывала сейчас на «ясно». Держалась устойчиво, без колыханья, как на испорченном приборе.
— Нет, это какое-то недоразумение! — первым горько воскликнул Алик.
— Худо, — промычал Сима.
Горбов согласно покивал круглой головой.
Голова у него как бомба, как ядро: вся гладкая. И нос на ней широкий, округлым пупышком, чтобы не очень выдаваться, и глазки маленькие, сивобровые, почти не видать ни бровей, ни ресниц, и глаз было бы не видно, но они воспаленные, красноватые от усталости. Ведь когда рыба давит на психику, Горбов не спит, провожает, встречает сейнеры. Провожает до рассвета, а встречает тоже, можно сказать, до рассвета. Выспаться бы ему сейчас, так нет, нате вам — кино. Обеспечивай! Гнать, гнать! Ну их к шуту! Втравят в историю, чует опытное сердце. С некоторых пор он более всего полюбил тихую жизнь, когда не хвалят, не ругают, когда ты не на виду занимаешься своим делом, имея время и на беды и на победы или, как пишут, на горе и радости, из которых диалектически строится жизнь.
— Ваше предложение? — обращаясь к Горбову, спросил Ван Ваныч.
Сам он так ничего и не придумал.
— А какое у меня может быть предложение'? — развел руками Горбов, наслаждаясь растерянностью приезжих. Гнать их сразу было неловко и даже забавно на них посмотреть, таких вот. — Поживите недельку-другую, может, обойдется, — и он покосился через плечо на барометр. — Не знаю, сколько эта благодать будет нас грабить, держать без рыбы, план ломать. — Он тяжко вздохнул и взял себя за горло: — Нас ведь это «ясно» вот как держит. Так держит! Во! Дышать нечем. Больше недели постоит такая радость — каюк! — Вены на его шее и даже на висках напряглись, а щеки побагровели. — Будем ждать у моря погоды… А вы пока окунитесь в жизнь, изучите, что к чему, впитайте.
Все поведение приехавших, весь настрой их речей показывали, что они закусили удила, и «пред» вежливо издевался, называя невозможный для них и безопасный для себя срок…
— Неделю-другую? — не сдержался Ван Ваныч. — Ха-ха! У нас зарез. Праздничный материал, вы слышали? Героические будни, — закончил он уныло.
— Ван Ваныч! — воскликнул Алик, хватая его, как тонущего.
Ван Ваныч не имел на это права. Он сам был их спасательным кругом, их соломинкой. Ван Ваныч поднял голову, и на лице его Горбов прочел сбой приговор.
— Ждать у моря погоды нельзя, — заговорил Ван Ваныч. — Вам без рыбы снимут голову.
— Ну?
— Нам тоже. Значит, надо поймать немного рыбы. Любой ценой. Вас покажут по областному телевидению, а может, и на весь Союз, и, если вы больше ничего не поймаете даже до весны, ни один волос с вашей головы не упадет.
Хотя падать с головы Ильи Захарыча давно было нечему, он не улыбнулся, а нахмурился. Мысль задела его больное сердце.
