— Пола-а-адим! — высоко пропела Маша так, что я вздрогнул, как от ожога.
Вы знаете, у нее был совсем неприкрытый голос: ей больно — и вам больно, подумал, что это даже опасно, когда человек не может скрыть ни шиша. Попробуй-ка все время без притворства. Может, людям не до тебя совсем, а ты к ним, как есть. Потому она больше и молчала.
— Семья, — назидательно сказал Демидов.
— А где же ваша семья? — спросила она.
— Не встретил я никого, — пожаловался он откровенно.
Может быть, она впервые присмотрелась к нему с интересом. У него было молодое лицо с жесткими чертами, с серыми глазами, каленое, надранное, нахлестанное ветром, бьющим каждый день по загорелой коже. Я так и представил его себе сейчас еще багровее, чем раньше. А он закончил шутливо:
— Не везет мне. Тебе сколько лет? — вдруг спросил он.
— Двадцать шесть, — сказала она.
— Это ты моложе меня? — удивился он, и какую-то долю времени постояла тишина, которая разрядилась усмешкой. — Тороплива!.. Куда спешишь? Хватило бы тебе и двоих…
— Эх вы, герои! — с какой-то беззлобной и поэтому совсем обидной усмешкой обронила Маша. — Вы-то у матери какой были? Первый или пятый?
— А я не знаю… Я в детдоме вырос, — сказал Демидов, и Маша промолчала. — Стираешь?
Конечно, он видел лохань под сливой во дворе и белье на веревках.
— Вот если б училась я, — сказала Маша, вспоминая что-то давнее. — А то…
— Бросила? — спросил он. — Зачем?
— Любовь, — серьезно сказала Маша, взаправду, как и все другие слова.
Он толкнул дверь, заскрипевшую, как никогда, сильно, будто она не хотела выпускать хозяина. И задержался на пороге.
— Я ведь не гоню, — сказал он Маше. — Живи, сколько надо.
— Доктор! — крикнула Маша, спохватившись. — Где вы там?
Я вышел, нелепо запутавшись в занавеске.
— А, доктор! — сказал Демидов.
У него была рыжая бородища до ушей, он совсем был не похож на себя. Мы вместе зашагали по улице.
— Ну, как она? — спросил он.
— Ничего, — сказал я неуверенно.
— Чего ж хорошего! — усмехнулся он и вдруг сунул мне клочок сети с двумя лобанами. — Отдай ей.
Эта сеть висела на калитке, и он снял ее, когда мы уходили.
— А что ж вы сами? — спросил я.
— Не берет она. Я уж посылал. С пацаном передавал… с Лешкой. Не берет.
— Разве вы возвращались с лова? — спросил я.
Демидов меня точно не расслышал.
— Я думал, она уехала… Не уехала, зараза.
— Она письма ждет, — вступился я. — От мужа.
— Ребята надо мной регочут, — сказал он. — Полундра, доктор!
Полундра на морском жаргоне означает что-то среднее между «спасайся» и «спасайте». Одним словом, караул!
Незнакомый, рыжебородый Демидов закуривал на улице, а я стоял с рыбой в руке, когда к нам подошла Лиля.
— Сгони квартирантку, Андрей, — сказала она без обиняков и стиснула побелевшие под растрескавшейся помадой губы.
— Чего ты ее боишься? — спросил он, простодушно усмехаясь.
— Ну, до свиданья, — сказал я.
— Побудь, — остановил меня за руку Демидов.
Похоже, я ему был нужен, как прикрытие. Как противоядие против Лили. И Лиля смирилась:
— На берегу не бываешь.
— Рыбу ловим.
— Как бездомный…
— У меня на корабле хорошая каюта есть. Верно, доктор?
— Я не доктор, — сказал я.
— Андрей, — спросила Лиля, — ты никак влюбился?
— Слыхал, доктор?
— Я не доктор! — крикнул я, рванув руку, потому что он все еще держал меня.
— С тремя детьми не каждая от мужа уйдет, — говорила Лиля дрожащим голосом. — Она приманчивая… С характером… И красива… Ой, смотри, Андрей, ты присохнешь, а она уедет, как приехала… Замаешься!
— Уезжает, — сказал Демидов.
— А ты? Да ты хоть глянь на меня! Пойдем ко мне?
Рука у меня заныла, демидовские пальцы сжимали ее так, что клочок сети с лобанами шлепнулся на дорогу, отпугнув крутившуюся рядом кошку.
— Рыбу надо ловить, — поглядев на нее, сказал Демидов. — Шторма идут. Тороплюсь.
И побежал. Что-то с ним делалось неладное.
— Она скоро уедет, — сказал я Лиле, поднимая рыбу с земли.
— Когда? — спросила Лиля.
А разве я знал это?
Вечером моя хозяйка жарила лобанов, которых Маша не взяла. Лобаны были вкусные. Осенняя рыба жирная… Хозяйка ее хвалила. А про Машу она сказала:
— Вот уедут дорожники, кому она будет стирать? У нас тут все сами себе стирают… Пропащая баба!
