Черная яма глубиной в сорок футов. Бетонный колодец, вероятно, со входом в помещение привратника на цокольном этаже. Финн стоял и смотрел вниз. Ни одно из окон не открылось, никто не вышел на балкон, никого не встревожил тихий стон, который издал летящий вниз человек. Финн вернулся в комнату, закрыл и запер балконную дверь. Потом выключил свет и замер, прислушиваясь к звукам на лестнице. Тишина.
Он свалял дурака, заперев ту дверь. Это должно выглядеть как самоубийство. Как будто Мартин Урбан покончил с собой из-за гибели женщины, с которой был помолвлен. Финн снова вошел в комнату и отпер балконную дверь. К стакану с бренди он не прикасался. Перед самоубийством парень вполне мог выпить. Как это ни парадоксально, понял Финн, направляясь к входной двери, но из-за случайной смерти человека в данный момент он подвергался большей опасности, чем тогда, когда убивал сам.
Убедившись, что на лестнице пусто и тихо, Финн неслышно выскользнул из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь. Спустился он очень быстро, никого не встретив по пути и ничего не услышав. Фургон ждал его на пустынной автостоянке. Кромвелл-корт и его окрестности тоже казались бы необитаемыми, если б не безмятежный свет почти во всех широких прямоугольных окнах.
Тем не менее тело найдут, это всего лишь вопрос времени. Причем найдут довольно быстро. Нужно уезжать, не задерживаться тут, не поддаваться искушению незаметно обогнуть дом и заглянуть в темный колодец, чтобы проверить, не зажжется ли свет в окне, не откроется ли дверь, выпуская хозяина квартиры…
Он справился с искушением. На Дартмур-Парк-Хилл, перед светофором на перекрестке у станции метро «Тафнелл-Парк», Финн услышал завывание сирены. Он не мог определить, что это: «Скорая помощь», вызванная к Мартину Урбану, пожарная машина или полиция. Финн поставил машину в гараж на углу Сомерсет-Гроув и пешком пошел домой по улице, залитой ядовито-желтым светом фонарей.
В доме пахло марихуаной и мусорными баками. Финн поднялся на самый верх, перепрыгивая через ступеньку. Он ощущал прилив уверенности в себе и удовлетворения. На сей раз это действительно несчастный случай, и он мог без страха предстать перед Леной. И теперь никто не мог даже предположить, что Мартин Урбан был в квартире не один, и ни единая душа не знала о связи между ним и Мартином Урбаном. Финн был уверен, что его никто не видел, а если и видел, то ни за что не узнал бы. Вместе с тем Мартин Урбан уже не представлял угрозы, был устранен навсегда, унес тайну ошибки Финна в темные дали, или эта тайна стерлась из его памяти при вступлении в новый жизненный цикл.
Когда Финн вошел в комнату, зеленый попугай пронзительно заверещал. Миссис Гогарти, гадавшая на картах Таро, встала и набросила шаль на клетку.
— Ну-ну, — сказал Финн. — Хорошо сидим.
Он снял перчатки, сунул их в карман и взял Лену за руку. Она была прозрачной, как насекомое, и сухой, как моль. Ее тусклые свинцовые глаза посмотрели в серебристые глаза сына, и она улыбнулась.
— Образец преданности, — восхищенно вздохнула миссис Гогарти и стала изучать карты, теперь разложенные для Финна. — Тут много смертей… — начала она.
Финн бросил на нее предостерегающий взгляд поверх головы Лены.
— Ой, — миссис Гогарти собрала колоду, и карта Смерть, смерть Скорпиона — закутанная в плащ фигура на бледной лошади — оказалась верхней. Она прикрыла ее Королевой Жезлов, и механическим голосом цыганки произнесла: — Тут деньги, мой дорогой, много денег. Но погоди… они идут не к тебе, тебя ждет разочарование.
Рука, державшая руку Лены, сделалась холодной и вялой. Финн наклонился и невидящим взглядом уставился в лицо гадалки.
— Что? Что вы сказали?
— Разочарование из-за денег… Почему ты на меня так смотришь?
Финн видел перед собой не карты, которые миссис Гогарти в страхе прикрыла ладонями, не лицо Лены, встревоженное и напряженное, а чек, лежащий на письменном столе в запертой квартире Мартина Урбана. Дата на нем была проставлена… А имя?
Под исполненными страха взглядами женщин он стоял посреди этой маленькой комнаты, выпрямившись и дрожа всем телом, и прислушивался к далекому звуку сирены, плачущей где-то во тьме, — предвестнику той сирены, которая будет плакать по нему.
