Недавно мною приведены были слова Ренана о «славянскомъ пессимизмѣ», объ «умственной суровости» въ пониманіи религіозныхъ вопросовъ [6]. Эта черта славянъ, очевидно, была для него твердо и ясно установленною. Онъ называлъ насъ «печальнымъ племенемъ». Именно, въ 1888 году, говоря рѣчь въ «Союзѣ для распространенія французскаго языка»,и выставляя всю благодѣтельность этого распространенія, онъ полушутя доказывалъ, что французскій языкъ противодѣйствуетъ всякому фанатизму, а потомъ продолжалъ такъ: «Кромѣ фанатическихъ племенъ, существуютъ еще племена печальныя: ихъ тоже научите по французски. Я имѣю въ виду при этомъ въ особенности нашихъ несчастныхъ братьевъ, славянъ. Они столько страдали въ теченіе вѣковъ, что больше всего нужно мѣшать имъ любить ничтожество. французскій языкъ и французское вино могли бы въ этомъ случаѣ съиграть нѣкоторую гуманитарную роль, и пр.
Ренанъ, говоря вообще о печальныхъ племенахъ, безъ сомнѣнія, кромѣ славянъ, разумѣлъ племя кельтическое. Это сближеніе кельтовъ со славянами по ихъ внутреннему духовному строю можно было бы обстоятельно пояснить и подтвердить на основаніи писаній Ренана. Онъ ничего не писалъ о славянахъ, но на кельтахъ онъ не разъ останавливался съ великой любовью. Сюда относится его удивительная статья: „Поэзія кельтическихъ племенъ“ (въ Essais de morale et de critique), а также первыя главы книги „Souvenirs d'enfance et de jeunesse“ и разсказъ „Emma Kosilis“ (въ Feuilles détachées).
Душевный складъ кельтовъ изображается Ренаномъ съ большою тонкостію и опредѣленностію, и мы невольно узнаемъ въ немъ родственныя себѣ черты. Онъ выводитъ этотъ складъ изъ многовѣковаго уединенія кельтическихъ племенъ, заставившаго ихъ сосредоточиваться въ себѣ, жить лишь тѣмъ, что было въ нихъ самихъ. Такъ и мы, русскіе, долго были отрѣзаны отъ Европы и предоставлены самимъ себѣ въ духовномъ развитіи. Приведемъ три-четыре характерныхъ свойства, которыя Ренанъ приписываетъ кельтамъ.
„Это племя не довѣряетъ иностранцу, потому что видитъ въ немъ существо болѣе утонченное, могущее употребить во зло его простоту. Равнодушное къ удивленію другихъ, оно проситъ только одного, чтобы его оставили жить у себя дома. Это по преимуществу — племя домашнее, созданное для семьи и радостей семейнаго очага. Нѣтъ другаго племени, въ которомъ бы узы крови были такъ крѣпки, порождали бы столько обязанностей, привязывали бы человѣка къ себѣ подобнымъ въ такихъ размѣрахъ и такъ глубоко- Всякое общественое учрежденіе кельтическихъ народовъ было въ началѣ лишь расширеніемъ семьи“.
Въ этомъ племени сложился особенный взглядъ на жизнь вообще.
„Жизнь для этихъ народовъ не есть личное похожденіе, въ которое каждый пускается на свой рискъ, на свое горе и радость; нѣтъ, это — звено нѣкотораго преданія, это — даръ, переданный и полученный, уплачиваемый долгъ и исполняемая обязанность“.
Отсюда — упорный консерватизмъ и отсутствіе подвижности.
„Это племя послѣднее отстаивало свою религіозную независимость отъ Рима, и оно стало самою твердою опорою католицизма; во Франціи оно послѣднее защищало свою политическую независимость отъ короля, и оно же явило міру послѣднихъ роялистовъ“.
„Жизнь является имъ какъ нѣкоторое твердое условіе, которое измѣнить не во власти человѣка. Мало одаренные иниціативой, слишкомъ расположенные смотрѣть на себя, какъ на низшихъ и опекаемыхъ, они легко приходятъ къ фатализму и самоотреченію“.
„Отсюда происходитъ“, — продолжаетъ Ренанъ, „грусть этого племени“. Его пѣсни большею частью печальны, и Ренанъ едва можетъ найти слова, чтобы изобразить всю „прелестную унылость этихъ народныхъ мелодій“.
Въ кельтическомъ складѣ чувствъ онъ вообще находитъ великія достоинства.
„Съ потребностью сосредоточенія въ себѣ, въ кельтическомъ племени тѣсно связана та безконечная тонкость чувства, которая характеристична для этого племени. Натуры мало расположенныя къ изліяніямъ — почти всегда суть натуры чувствующія съ наибольшею глубиною; ибо чѣмъ глубже чувство, тѣмъ меньше оно стремится выразиться. Отсюда (въ поэзіи кельтовъ) эта прелестная стыдливость, что-то прикрытое, сдержанное, изящное, равно удаленное и отъ реторики чувства, столь знакомой латинскимъ расамъ, и отъ сознательной наивности Германіи. Внѣшняя сдержанность кельтическихъ народовъ, которую часто принимаютъ за холодность, зависитъ отъ той внутренней робости, вслѣдствіе которой они думаютъ, что чувство теряетъ половину своей цѣны, когда оно высказано, и что сердце не должно имѣть другаго зрителя, кромѣ самого себя“.
