Дверь хлопнула второй раз. Франкенштейн и его монстр вернулись. Теперь главное им это не ляпнуть. Палий необразован, он и не поймет, а вот командир… . Не стоит провоцировать человека, который хорошо стреляет.
– И кто тут у нас? Феминистка–суфражистка? – эсер по своей привычке загнал жертву в угол и смотрел на нее равнодушным взглядом. Паше это все не нравилось. Очень не нравилось.
– Я не увлекаюсь подобными глупостями!
– А зря. Тогда кто? Любовница Сиротенко? Деньги его мы уже и без тебя нашли.
– Кто любовница Сиротенко?! Я?! – так несчастную Зеленцову еще не оскорбляли. – Он меня вообще повесить хотел после боя!
– Уже интереснее. Значит, имеем дело с юницей–идеалисткой, лозунги вместо мозга. Даже жаль. Ладно, хлопцы обойдутся. Выводи ее, а то тут пол мыть неохота.
Паша только вздохнул. Вот тебе и познакомились.
– Я ее убивать не буду.
– А ты все равно петлю вязать не умеешь, чистоплюй.
– Лучше быть чистоплюем, чем фанатиком, – Паша понимал, что сейчас его пристрелят прям вот здесь.
– Сопляки. Я в вашем возрасте экзамены заваливал, – эсер тряхнул головой, – деточка, ты хоть людей убивала?
Юнкер Зеленцова потупилась. Браунинг у нее был, а вот стрелять по махновской мрази и красным уродцам еще не приходилось. Дядя ее попросту не пускал в бой.
– Ладно, живи. Спирохета несчастная.
– Кто? – слово звучало непонятно.
– Возбудитель люэса.
Паша облегченно выдохнул. Еще только перестрелки не хватало. И так – лучшие бойцы лежат пластом, патронов – кот наплакал.
– Снимите вашего хлопчика с нашей крыши! – в хату протиснулась крайне объемистая женщина в полушубке и платке, одинаково разрисованных розочками.
– Что он там делает? – эсеру для полного счастья не хватало только гимназистов–удавленников. До этого момента.
– Сидит, слезть не может! Подсвинка нашего испугал, тын сломал.
Зеленцова расхохоталась.
Диспозиция была такой – гимназист Митенька на крыше, в трубу мертвой хваткой вцепился, лестницы никакой не наблюдается, в огороде роется жилистая, поджарая, полосатая тварь. Насколько Паша знал, домашние свиньи вроде как пятнистые.
– Это кто?! – эсер резко успокоился.
– Это наша льоха подрыла сарай и сбежала в плавни. Мы ее потом поймали.
Полосатая тварь дожевала посадки и уставилась на новых зрителей.
– У него зубы, – Паша понял, что зря пошел вместе с командиром.
– Клыки у него, как у папаши, – эсер лихорадочно рылся по карманам, выискивая там сухарь.
– Ваша свинка согрешила с диким кабаном, – пискнул гимназист.
– Паць–паць–паць, хочешь кушать? – эсер кинул метису сухарь. Подсвинок схрумкал добычу в секунду и вновь уставился.
– Гражданочка, заманите эту зверюгу в сарай. Объедками. Потом уже хлопчика снимем.
К обоюдной радости, идея оказалась удачной. Подсвинок, наевшийся морковки, мирно чавкал дополнительным ведром помоев в хлеву, женщина причитала над остатками буряков и капусты, а гимназист любовался с крыши закатом. Пока еще лестницу найдут. Паша мечтал оторвать маленькому поганцу уши. Вот только слезет. А пока и тын надо починить. О, вот и лестницу нашли. За три хаты. Сейчас кому–то будем уши драть!
Гимназист слетел с крыши, как птичка, и куда–то ретировался.
– Ситуация у нас…
– Хреновая, – пробормотал эсер, – и без тебя знаю. Патроны нужны, лекарства нужны, хорошо еще иглы не нужны.
– Мокроусов? – ушастый дезертир был неплохим человеком. Да и кашу варить научил вкусную.
– Отмучился.
– Так и не научился грамоте.
– А остальные?
– Что – остальные? Ругаются. И если эта контуженная сволочь опять заявит, что не знает, как выглядит кружочек, я ему устрою вторую контузию.
– Он пошутил, – эсер хмыкнул. Обычно шуточки у Палия заключались в свисте у кого–нибудь над ухом. А тут – глумливость прорезалась. Уже хорошо, уже образование действует.
В хате было тепло и темно. Не кромешная тьма, но двух небольших свечек в дешевеньком подсвечнике было явно недостаточно. Из еды на столе стояла макитра с кольцом колбасы и несколькими ломтями хлеба. На кухне кто–то булькал и грохотал посудой. Из соседней комнаты доносился здоровый храп.
– Колбасу будете? – Зеленцова, кажется, особо не тяготилась своим новым положением.
