Люди совсем отчаялись. Многие молились за то, чтоб у них под ногами разверзлась земля и погребла их заживо, только бы избавиться от неслыханных мук и страданий.
Георгий не раз говорил отцу:
— Папа, пожалуй, и я подамся туда, в Валахию и Молдову! Не в силах я больше терпеть.
— А что ты там будешь делать, сынок? С голоду помрешь.
— Буду работать в каком-нибудь имении. Мало ли на свете земли…
— Потерпи, сынок, — убеждал его отец. — Авось станет легче… Не одни мы бедствуем.
Георгий понимал, что его престарелым родителям нелегко расстаться с ним — ведь больше некому за ними присмотреть. Поэтому он на время смирился.
Однако весной 1806 года кровь в его жилах снова взбунтовалась. Встретив однажды в урочище «Грецки дол» двух своих верных товарищей, он сообщил им о своем твердом намерении бежать в Валахию.
— Хотите, отправимся вместе?
— Неужто не хотим, Георгий! — радостно воскликнули ребята. — Ты как в воду глядел!
— Ну, раз так, — сказал им Георгий, — то приготовьте все, что пужно, и, как придет время, двинемся прямо вниз, к Дунаю.
Начались приготовления. Георгий заказал у портного новую суконную безрукавку и расшитые шнурами штаны, подогнал черную барашковую шапку, своими руками смастерил себе из телячьей шкуры хорошие, крепкие царвули[12], сунул в торбу две пары белых портянок, черные бечевки и стал ждать, когда наступит подходящий день.
Слухи о войне становились все настойчивей. Лица болгар посветлели, словно солнце их осветило, а турки ходили темнее тучи, хмурые, злые, как после дурного сна. Они собирались в конаке[13], шушукались без конца, на болгар смотрели косо и ждали удобного случая, чтобы клюнуть их или укусить. Торговля совсем замерла, цены на скот и на зерно упали; пшеница потекла в низину, в казенные амбары в Русе, Видине, Никополе, Силистре… Лихорадочно передвигались с места на место отряды турецких войск… Каменщиков и чернорабочих, набранных из райи[14], турки толпами угоняли ремонтировать крепости.
Война!
Это слово у всех было на устах — и у турок и у болгар.
Как-то раз Георгий собрал своих товарищей:
— Настало время, братцы, когда и мы должны прийти на помощь своему отечеству.
— А как это сделать?
— Присоединиться к русской армии и драться с турком. Другого способа нет.
— А ты уверен, что война уже объявлена?
— Давайте-ка сперва проверим, так ли это, а тогда уже в дорогу. Чего зря кулаками махать? Давайте проверим! — повторил Георгий и задумался.
Но как же проверить? Спросить не у кого. А может, и в самом деле это только слухи?
И в один из дней, никому ничего не сказав, Георгий решил сходить в горы к гайдукам и узнать правду.
В Жеравненских горах хозяйничала чета[15] прославленного воеводы Кара Танаса. Несколько дней и ночей скитался Георгий по горам и лесам, пока напал на гайдуков. Молодой отважный воевода раньше знал Георгия и любил его как своего побратима.
— Рад тебя видеть, Георгий, в наших горах! Что нового в Котеле? Как там бай Стойко?
— Хорошо, воевода… Только тебе такого житья, как наше, и на том свете не видать бы…
Кара Танас был рослый, смуглолицый; длинные черные усы его, с мягким изгибом, острые с концов, напоминали крылья ласточки. Глаза у него светились, как горящие угли, а зубы блестели, как перламутр.
Гайдуки Кара Танаса, все молодые удальцы, носили коричневые безрукавки, крестьянские шаровары, стянутые сверху красным поясом, бараньи шапки, а белые онучи на икрах были опутаны крест-накрест черной бечевкой. Каждый имел по длинному ружью, а у некоторых торчали за поясом тяжелые, украшенные перламутром и серебряной насечкой пистолеты. Такой пистолет красовался за поясом и у Кара Танаса. Кроме того, в руках он держал увесистую железную палицу с шипами на конце.
— Ну-ка, ну-ка, рассказывай, Георгий, что творится на белом свете, — полюбопытствовал Кара Танас, предложив сесть рядом на поваленном буке.
Георгий сел, окинул взглядом окружавших воеводу гайдуков и начал:
— Всюду идет молва, воевода, будто Россия объявила Турции войну. С кем ни заговоришь, все об этом толкуют, но верно это, нет ли — никто сказать не может. Вот я затем и пришел к тебе, чтоб узнать: правда это или нет?
