На улице внезапно поднялся сильный ветер. Он ворвался в заклеенное бумагой оконце, с грохотом распахнул дверь, даже черепицы на крыше зашевелились.
— О! — вздрогнул отец и обернулся к оконцу. — Южняк подул!.. Видали? Вот и зиме конец. Завтра или послезавтра надо будет раскрыть виноград.
Поднявшись на ноги, мальчишки вслушивались в завывание ветра. Руса кинулась к окошку:
— Папа, папа, ветер прорвал бумагу!
В окошке снова запел прилетевший невесть откуда ветер. Он бушевал и бесновался на улицах и во дворах, стучался в двери и окна, сотрясал крыши и пригибал деревья.
Стойко стряхнул со штанов табак и пепел, запер на засов входную дверь и пошел спать. Дети последовали за ним. Спали все вместе на нарах. Руса прильнула к матери, а мальчишки улеглись по другую строну, возле отца, у самого окна, и укрылись ковром.
Скоро во всем доме наступила тишина. А шальной ветер по-прежнему носился по селу из конца в конец. Деревянный домишко скрипел и трещал, словно утлое суденышко в бушующем море.
Георгий долго не мог уснуть: его не покидала мысль о старом предании и о молодых побегах.
«Может, и вправду такое случилось?..»
Все в доме спали глубоким сном, хотя па улице давно уже было светло. И кто знает, сколько проспали бы еще, если бы их не разбудил громкий и настойчивый стук в дверь.
— Эй, чорбаджи[4] отворяй!
— Люди, вы живы там? Откройте!
Первой проснулась Стойковица, а затем и сам Стойко. Ветер выл с прежней силой, и они никак не могли понять, в их дверь стучатся или к соседям.
…Виууу! — стремительно проносился южняк и тотчас же исчезал где-то в ущельях Балкан. Потом возвращался и снова за свое: виууу, оууу! Совсем как человеческие стоны.
Стойковица затаив дыхание подошла к окошку. Ей показалось, будто па улице плачут дети: мамоо, меее, виууу!
— Стойко, Стойко! — испуганно шептала она. — Пойди-ка погляди, что там стряслось на улице. Не то дети плачут, не то ветер воет.
— Ветер… Ты что, не слышишь?
— В дверь стучатся, Стойко. Ну-ка встань, я боюсь отворять.
— Ох, какая же ты у меня трусиха! Неужто не слышишь, что ветер воет? Отстань. Дай еще подремать!..
Открыв дверь, Стойковица вышла в сени и снова прислушалась. На улице отчетливо звучал турецкий говор:
— Отворяйте вы, гяуры![5] Нечего прикидываться спящими. А то сломаем дверь и переколем всех, как ягнят. Живо отворяйте!
В дверь стали колотить еще громче.
Стойко вскочил с постели и быстро натянул штаны. Дети тоже встали, торопливо оделись и, подойдя к окошку, заглядывали в щели ставен. Ничего увидеть не удалось.
— Вы оставайтесь тут, — сказал отец, — а я выйду на улицу: посмотрю, что там такое, и узнаю, чего они горланят, эти ранние гости.
— Стойко, не смей выходить, — взмолилась жена, — ведь это же турки, не болгары… Я по разговору узнала.
— Ну и что из того, что турки? Я в своем доме хозяин!
— Папа, не ходи с голыми руками! — кинулись к нему мальчики. — Хоть нож сунь за пояс. А вдруг пригодится… Всякое бывает. Этим разбойникам верить нельзя.
— И я пойду с тобой, папа, — сказал Георгий и кинулся вперед.
Однако отец остановил его и сам направился к наружной двери; мальчишки последовали за ним. Стойко приник к зарешеченному маленькому оконцу в двери и затаив дыхание выглянул на улицу. Перед домом стояло несколько навьюченных большими корзинами лошадей. Из корзин высовывались головки маленьких, четырех-пятилетних детей; они протягивали ручонки и о чем-то просили плачущими голосами. Однако ветер выл с такой силой, что слов нельзя было разобрать.
От этого зрелища у Стойко мурашки побежали по спине. В корзинах везли детишек, словно ягнят на заклание. По их лицам и по отдельным словам: «Мама, мама!» — Стойко догадался, что эти малыши — болгарские дети. Это открытие повергло его и ужас. Однажды ему пришлось наблюдать, как гнали скованных одной цепью рабов, словно лошадей, но корзины, битком набитые детьми, — такого ему еще не приходилось видеть! В страхе он даже перекрестился и кинулся назад.
— Мария, прячь детей! Скорее веди их в убежище!
— Разве мы маленькие, папа, — отозвался Георгий. — Зачем нас прятать?
— Бегите, говорю вам! — прикрикнул Стойко. — Прячьтесь, пока они не ворвались. Оставьте меня одного, я сам буду с ними разговаривать.
