Так мечтается мальчугану.
Но вот слышится настоящий голос Ярославича:
— Я уж поговорил о тебе с князем Андреем. Он берёт тебя к себе. Будешь служить по сокольничьему пути: целыми днями будешь на коне! Ну, служи князю своему верно, рачительно, как мне начинал служить…
Голос Невского дрогнул. Он и не думал, что ему так жаль будет расставаться с этим белобрысым мальчонкой.
Белизна пошла по лицу Гриньки. Он заплакал…
Больше всего на свете Невский боялся слёз — ребячьих и женских. Он растерялся.
— Вот те на! — вырвалось у него. — Настасьин?… Ты чего же, не рад?
Мальчик, разбрызгивая слёзы, резко мотает головой.
— Да ведь и свой конь у тебя будет. Толково будешь служить, то князь Андрей Ярославич сокольничим тебя сделает!
Гринька приоткрывает один глаз — исподтишка вглядывается в лицо Невского.
— Я с тобой хочу!… — протяжно гудит он сквозь слёзы и на всякий случай приготовляется зареветь.
Невский отмахивается от него:
— Да куда ж я тебя возьму с собою? В Новгород путь дальний, тяжкий. А ты мал ещё. Да и как тебя от матери увозить?
Увещания не действуют на Гриньку.
— Большой я, — упорно и насупясь возражает Настасьин. — А мать умерла в голодный год. Я у дяди жил. А он меня опять к Чернобаю отдаст. А нет так в куски пошлёт!
— Это где ж — Куски? Деревня, что ли? — спрашивает Александр.
Даже сквозь слёзы Гринька смеётся такому неведению князя.
— Да нет, пошлёт куски собирать — милостыню просить, — объясняет он.
— Вот что! — говорит Невский. — Но ведь я же тебя ко князю Андрею…
— Убегу я! — решительно заявляет Гринька. — Не хочу я ко князю Андрею.
— Ну, это даже невежливо, — пытается ещё раз убедить упрямца Александр. — Ведь князь Андрей Ярославич — родной брат мне!
— Мало что! А я от тебя никуда не пойду! — уже решительно, по-видимому заметив, что сопротивление князя слабеет, говорит Настасьин.
— Только смотри, Григорий, — с притворной строгостью предупреждает Невский, — у меня в Новгороде люто! Не то что здесь у вас, во Владимире. Чуть что сгрубишь на улице какому-нибудь новгородцу, он сейчас тебя в мешок с камнями — и прямо в Волхов, река у нас там такая.
— А и пущай! — выкрикнул с какой-то даже отчаянностью в голосе Гринька. — А зато там, в Новгороде, воли татарам не дают! Не то что здесь!
И, сказав это, Гринька Настасьин опустил длинные ресницы, и голосишко у него перехватило.
Невский вздрогнул. Выпрямился. Брови его сошлись. Он бросил испытующий взгляд на мальчика, встал и большими шагами прошёлся по комнате.
Когда же в душе его отбушевала потаённая, подавленная гроза, поднятая бесхитростными словами деревенского мальчика, Александр Ярославич остановился возле Настасьина и, слегка касаясь левой рукой его покрасневшего уха, ворчливо-отцовски сказал:
— Вот ты каков, Настасьин! Своим умом дошёл?
— А чего тут доходить, когда сам видел! Татарин здесь не то что в избу, а и ко князю в хоромы влез, и ему никто ничего!
Князь попытался свести всё к шутке:
— Ну, а ты чего ж смотрел, телохранитель?
Мальчик принял этот шутливый попрёк за правду. Глаза его сверкнули.
— А что бы я посмел, когда ты сам этого татарина к себе в застолье позвал! — запальчиво воскликнул Гринька. — А пусть бы только он сам к тебе сунулся, я бы так его пластанул!
И, вскинув голову, словно молодой петушок, изготовившийся к драке, Гринька Настасьин стиснул рукоять воображаемой секиры.
«А пожалуй, и впрямь добрый воин станет, как подрастёт», — подумалось в этот миг Александру.
— Ну что ж, — молвил он с гордой благосклонностью, — молодец! Когда бы весь народ так судил…
— А народ весь так и судит!
— Ого! — изумился Александр Ярославич. — А как же это он судит, народ?
— Не смею я сказать… ругают тебя в народе… — Гринька отвёл глаза в сторону и покраснел.
Ярославич приподнял его подбородок и глянул в глаза:
— Что ж ты оробел? Князю твоему знать надлежит — говори!… Какой же это народ?
— А всякий народ, — отвечал, осмелев, Настасьин. — И который у нас на селе. И который в городе. И кто по мосту проезжал. Так говорят: «Им, князьям да боярам, что! Они от татар откупятся. Вот, говорят, один только из князей путный и есть — князь Невский, Александр Ярославич. Он и шведов на Неве разбил, и немцев на озере, а вот с татарами чачкается, кумыс пьёт с ними, дань в татары возит!…»
