— Ты, Ваня, и об обмундировании доложи, тоже ведь не все годится. Что-то стоит подыскивать по здешней погоде да по этим камням, кустам и болотам более подходящее, — посоветовал Фомину Гриша Чекмачев, давний товарищ по службе — еще с кронштадтских и соловецких времен.
— Ребята верно насчет еды говорят, — сказал Вася Кашутин. А я еще об одном думаю. У меня полная фляга водки, весь поход ее таскаю, ни разу языком не лизнул. Я на нее не падкий и в базе-то редко оскоромлюсь. И другие ее в рот не берут, все бережем на крайний случай. Выдавали бы спирт — все легче носить.
Практичный, много изведавший в жизни старшина Кашутин вес водки подсчитал. Он же заметил, что неважно ребята маскируются.
— Следы на марше оставляем, привал после нас заметен, даже сосчитать можно, сколько сидело.
— Эка важность! — отозвался Волошенюк. — Дождями все смоет. Который день не перестает…
— Такие суждения вредны, — перебил его командир группы Николаев, — вам надо принимать советы, а не отбояриваться от них. Старшина не в первый поход идет, лучше нас знает. Меня тоже в финскую кое-чему научило. Финны следопыты хорошие. Они все ваши промахи заметят. Молчать научились — оружием, банками, дисками к пулеметам иногда гремим. И еще. На базе я вам говорил, а здесь вынужден снова напомнить. Когда уходили с прошлого привала, я вернул Козловского, чтобы упрятал осторожно в землю окурок, он забыл его на камне. А ведь самокрутка из газеты, из нашей, из русской. И еще. Верно, по мокрому торфу да по глине пройти и не оставить след непросто. Ступайте след в след, затаптывайте, труднее разобраться, чьи и сколько следов. Это уж там, где идем без тропинки. Все дозорные должны выбирать путь по кромке гранита, и там мох надо стараться не тревожить, не наступать на него. По камню идти тяжело, ноги бьет, но следов меньше. А нам это и важно…
— Поняли, товарищ младший лейтенант, учтем, — согласились ребята.
На последнем привале перед Одежявром на вахту в дозор заступил Иван Поляков. Группа укрылась от ветра в узкой щели, проточенной потоками воды за многие тысячелетия. Наверху, на открытом пятачке, Поляков, обдуваемый пронизывающим сырым ветром, залег с биноклем: водит им то в одну, то в другую сторону.
Даже здесь, на холодных камнях, в мороси, в завывании ветра, продрогший Иван держит фасон. У него, как и у всех, табельное матросское обмундирование, все положенное по вещевому аттестату. Но носит его Иван так, что не заметить нельзя, мимо не пройдешь. Все точно по размеру, не мешковато и не узко, клеши, шире, чем фабричный пошив, но мера рассчитана скрупулезно, ширина точно соразмерна росту Ивана, брюки не выглядят юбкой, метущей улицу, или поповской рясой, не прячут отлакированные носки ботинок. Во рту один передний зуб золотой. Улыбка у него веселая, меловые зубы на заглядение, а золотой зубок сияет изо рта солнышком. Лицо чистое-чистое, белобрысое, волосы русые, а брови разлетистые, будто самой природой подбритые сверху, темные, как встарь говорили, — соболиные.
Всей статью Иван на заглядение. Это для него не секрет. Привык, что на него засматриваются, девицы вслед поглядывают. И потому ходит он гоголем.
Свою манеру держаться не меняет Иван и в походе, хотя дожди, глина, стужа и с него лоск стерли: лицо посерело, шерстяной подшлемник он раскатал и одел на голову, прикрыв уши, шею и подбородок. Правда, так он прикрывается только в дозоре, на марше идет налегке. Грудь нараспашку. Иван верен себе — морскую душу не прятать напротив — открывает ее всем ветрам.
Любят пошутить, побалагурить на привале, перекинуться забористым словцом Иван Поляков с Васей Кашутиным. Друзья зовут Кашутина запросто — Егорычем, хотя летами он не старше большинства ребят в отряде, прослуживших на флоте по четыре-пять лет.
Кашутин волжанин. Родился в Саратове. Отец его был комиссаром в гражданскую, с войны не вернулся, погиб. Отчим ушел на эту, тоже где-то сражается. Сестра добровольно попросилась на фронт, выхаживает раненых.
Ростом Кашутин повыше Ивана Полякова и статью поскладнее, посолиднее, лицом тоже видный. Но он не такой броский, как Иван. И вовсе не стремится выставлять себя на первый план. Да характер у него помягче, чем у Ивана, более общительный, компанейский, что ли. У Ивана все-таки проскальзывает самодовольство, а у Василия его нет и в помине.
