— Ему досталась вторая премия. Теперь ты поняла, что он не стоит твоего внимания?
— Но все-таки он сообразил не податься в бизнес, — продолжала спорить со мной Джорджи.
Это правда, мой брат — талантливый и довольно известный скульптор. В какой-то степени я разделял мнение Джорджи, что мне следовало стать, к примеру, деканом, и эта тема была для меня болезненной. Мой отец, преуспевающий виноторговец, основал фирму «Линч-Гиббон и Маккейб». После его смерти фирма разделилась, большая часть осталась у семьи Маккейб, а меньшей, связанной с производством кларета по собственной рецептуре, которым интересовался еще мой дед, начал управлять я. Джорджи считала, хотя и никогда не говорила мне об этом прямо, что мое участие в бизнесе как-то связано с Антонией. Она была недалека от истины.
Я не желал продолжать разговор и больше не собирался рассказывать ей о моем дорогом брате. Надеясь переменить тему, я спросил:
— Что ты собираешься делать на Рождество? Я хотел бы мысленно быть с тобой.
Джорджи нахмурилась:
— Присоединюсь к коллегам из училища. Соберется большая компания. А вот мне не хотелось бы о тебе вспоминать, — добавила она. — Как ни странно, в такое время больно сознавать, что я не член твоей семьи.
Мне нечего было ей ответить.
— Мы спокойно отдохнем с Антонией, — сказал я. — Останемся в Лондоне. А Роузмери будет в Ремберсе с Александром.
— Не желаю ничего знать, — буркнула Джорджи. — Не желаю знать, что ты делаешь, когда тебя нет со мной. Лучше не давать пищу воображению. В это время я предпочитаю думать, что тебя вообще не существует.
Честно признаться, я и сам размышлял сейчас о чем-то в этом роде. Я лежал рядом с ней, гладя ее прекрасные, античные ноги, как я их называл, слегка просвечивающие сквозь синие чулки. Я поцеловал их, а потом вновь стал смотреть на нее. Тяжелая коса свисала ей на грудь. Она взмахнула головой и подобрала за уши несколько оставшихся прядей. У нее прекрасная форма головы, да, разумеется, Александру нельзя с ней знакомиться.
— Я чертовски счастлив, — произнес я.
— Ты имеешь в виду, что ты в полной безопасности, — уточнила Джорджи. — Да, ты в безопасности, черт бы тебя побрал.
— «Les Liaisons dangereuses»,[1] — сострил я. — А мы тем не менее лежим, и нам ничто не угрожает.
— Это тебе не угрожает, — заметила Джорджи. — Если Антония узнает, ты отшвырнешь меня, как горячую головешку.
— Ерунда! — возмутился я. Однако в ее словах была доля истины. — Она никогда не узнает, — сказал я, — а если и узнает, то я все устрою. Ты мне очень дорога.
— Вряд ли мы дороги друг другу, — откликнулась Джорджи. — Опять ты смотришь на часы. Ладно, ступай, раз должен. Не выпить ли нам на прощание по рюмочке? Может, открыть бутылку «Nuits de Young»?
— Сколько раз я говорил тебе — нельзя пить кларет, если его не откупорили, по меньшей мере, три часа назад.
— Твой священный трепет неуместен, — парировала Джорджи. — На мой вкус, это самое обычное пойло.
— Ты маленькая дикарка! — сказал я нежно. — Лучше дай мне немного джину с коньяком. А потом я и правда пойду.
Джорджи принесла мне бокал, и мы, обнявшись, сели перед теплым, бормочущим что-то свое огнем. Ее комната напоминала подземелье, заброшенное, потаенное, скрытое ото всех. В эти минуты я чувствовал величайшее спокойствие и мир в душе. Я еще не знал, что мы сидим так в последний раз, что нашему обжитому невинному миру настал конец, что это краткий миг перед погружением в глубины кошмара, о котором и пойдет речь дальше.
Я закатал рукав ее свитера и погладил Джорджи по руке.
— Отличный получился напиток, лапочка.
— Когда я тебя увижу? — поинтересовалась Джорджи.
— Только после Рождества, — ответил я. — Если смогу, то приду двадцать восьмого или двадцать девятого. Но в любом случае я тебе предварительно позвоню.
— Неужели мы никогда не сможем вести себя более открыто? — вырвалось у Джорджи. — Ненавижу ложь! Но наверное, это невозможно.
— Наверное, — отозвался я. Мне не понравилась ее грубая прямота, но я должен был ответить ей столь же резко и жестко. — Боюсь, что ложь к нам прилипла намертво. Знаешь, это может показаться извращением, но сама природа наших отношений и, должно быть, их очарование состоит в том, что они тайные, в высшей степени тайные.
