Доктор Трутнев Петр Павлович нагрянул к Вересковским неожиданно. Не потому, что не уведомил о приезде, а потому, что надобности в нем не было. Настеньку лечил Игнатий, в уездном городишке, где практиковал Петр Павлович, пациентов хватало, а он — взял да и прикатил. Занятый своими думами генерал не обратил на внезапность его появления особого внимания, но Ольга Константиновна мельком поинтересовалась, не случилось ли чего-либо экстраординарного.
— Никоим образом, Ольга Константиновна, что вы! — торопливо забормотал Трутнев. — Никоим образом.
Нервно ответил. Очень нервно.
— Решили проведать нас или своего фельдшера?
— Да, да. Он — лучший травник. У него бабка — знаменитая знахарка в Трансильвании. — Доктор говорил торопливо и маловразумительно, потому что правду почему-то сказать не решался. — Простите великодушно, любезная Ольга Константиновна, не может ли Николай Николаевич принять меня?
— Разумеется, Петр Павлович, он будет весьма рад. Прошу пройти прямо в кабинет.
Трутнев поспешно, а потому несколько неуклюже поклонился и прошел к генералу-историку.
Николай Николаевич и впрямь был рад видеть друга семьи. Что-то говорил, пожимая руку и усаживая гостя в кресло. Что-то, разумеется, необязательное, но в ответ слышал еще более необязательное:
— Да, да. Да, да.
— Что-нибудь случилось, Петр Павлович?
— Как бы сказать… — доктор помялся. — И да, и нет. Словом, после переворота я пошел в полицию, и там сказали, что я совершенно свободен и могу ехать, куда захочу.
— А причем тут полиция?
— Я ведь был выслан сюда под надзор, — вздохнул Трутнев. — Я не решался признаться, что моя супруга вовсе не умерла при родах, а была осуждена на десять лет одиночного заключения в Бутырском замке, а я — определен под надзор полиции в этом городишке. Нет, нет, ничего уголовного, дорогой Николай Николаевич, иначе не осмелился бы навещать вас. Нет, нет, хуже. То есть, лучше. Приличнее как-то. Она была в какой-то тайной организации, в какой — я не спрашивал. И ее арестовали. А сейчас — выпустили.
— Вам сказали об этом в полиции?
— Нет, что вы. Она сама прислала телеграмму…
Петр Павлович суетливо и долго шарил по карманам, и, наконец, протянул генералу телеграфный бланк:
«ТЕМНИЦЫ РУХНУТ, И СВОБОДА
ВАС ВСТРЕТИТ РАДОСТНО У ВХОДА,
И БРАТЬЯ МЕЧ ВАМ ОТДАДУТ!».
— Без подписи, — сказал генерал.
— Конспирация, — пояснил доктор. — Но это — она. Она всегда, всегда придерживалась конспирации.
— Вы поедете к ней?
— Немедленно. Только…
И вдруг замолчал.
— Что именно, Петр Павлович?
Трутнев вздохнул, помялся.
— Приютите у себя моего Игнатия. Он — беженец, живет без документов. Простите, но… И Настенька не совсем здорова.
— Разумеется, Петр Павлович.
Доктор повздыхал, помялся. Он вообще был не очень уверен в себе, когда дело не касалось его непосредственной специальности. Спросил, наконец:
— Как по-вашему, Николай Николаевич, большевики долго еще продержатся?
— Большевики — это размах русского молодца. Отобрать, выпить, закусить. Не дадите, отберут силой, причем, с веселым удовольствием. А продержатся до той поры, пока на Руси будет, что отбирать. Это — сила разрушительная, а не созидательная. Вот новую дубину или плеть они сотворить могут, а что-либо разумное, доброе, вечное — извините. Это не по их части, как говорится.
— Но ведь Россия — очень богатая страна.
— Вот когда станет очень бедной, тогда и большевики кончатся, уважаемый Петр Павлович. Не раньше. Закон предельного насыщения, который действовал на татар, на них не распространяется.
