— Это они, господин купец, они вернулись за нами…
Бородач перестал причитать, и посмотрел на подъехавших всадников. Их было семеро — двое юношей, смуглых, как и сам купец, остальные — усатые и толстые дружинники, видимо, из местной охраны. Юноши соскочили с коней и бросились к аведжийцу. Купец прикрыл девушке глаза и встал.
— Она умерла, дядя?
— Да… Почему вы так долго, мать вашу…
— Господа охранники, ехать отказывались, говорят, далеко…
— Молчи, щенок… — Дружинники спешились, и подошли поближе, рассматривая мертвых грабителей. Аттон отошел к краю дороги и, присев на корточки, достал из мешка шило и нитку.
— Что же это ты, господин купец, в дорогу-то пустился, с малолетними малолетками, а?
— Так, вот. Господа дружинники. Мать ихнюю, — бородатый указал на юношей, — зверь лесной задрал, намедни. А тут, как раз, я с помощником проезжал домой из Васселя. А мать ихняя, мне сестрой приходится, двоюродной… Ну, пожалел, племянников-то, заберу думаю их с собой, в Лишанцу, прокормлю, в люди выведу… Да вот, девочку… Там, внизу, под холмом, из леса… — в его глазах показались слезы. Дружинники отворачивали лица от мертвого тела и сипло дышали.
— Как, стрелой проткнуло, её-то, погнал я волов, да вот застрял… Послал тогда братьев к посту, за подмогою… А тут, гляжу — бегут, сзади, разбойники, мать их. Хорошо, добрый человек вмешался, помог… Не устоял бы против них. Нет.
Дружинники посмотрели на Аттона. Тот, с видом полного безразличия, подшивал надорвавшуюся перевязь.
— Ты кто ж такой будешь, странник?
Аттон отложил шило, и встал.
— Еду, из Хоронга, к господину Монтессе, с торговыми поручениями… Моего коня срезали… Там же, где и девчонку… Я их убил, всех. Там, под холмом. Поглядите, может за кого награду дадут… — Самый длинноусый дружинник, видимо старший, махнул товарищу рукой.
— Сгоняй-ка, под гору, посмотри… — Потом взял, протянутые Аттоном бумаги.
— Могемец?
Аттон отрицательно покачал головой. Он смотрел, как бородатый купец взял с телеги лопату, и сойдя к обочине, принялся рыть могилу.
— Армельтинец… — ответил он дружиннику, и обратился к бородачу, — Господин купец, заберите тело с собой, его здесь выроют гурпаны. Похороните в городе.
— И то верно. — Купец бросил лопату заплаканному помощнику и, аккуратно подняв тело, положил на повозку. Осунувшиеся мальчишки держали за поводья лошадей, и с тоской смотрели на мертвую сестру.
— Печать не поддельная?
Аттон хмыкнул и забрал бумаги обратно. Из-за деревьев, разбрызгивая грязь и навоз, выскочил, посланный проверить слова Аттона, дружинник.
— Старшой, там это… Джуппа, значит, мертвый. Сам Джуппа Камень… Еле разобрал, так раскурочило его… и брательник евонный, тот воще без головы…
Старшой с уважением посмотрел на Аттона.
— Мастер ты, армельтинец, мечом махать. Далековато от родины забрался. У герцога на побегушках?
— Тороплюсь я, господа. Срочное дело, в Виесте. Господин купец, я понимаю ваше горе, но не могли бы вы продать мне коня?
— Погоди… — Дружинник расправил пышные усы. — Езжай с нами до заставы. А оттуда, с разъездом доскачешь до самого Виеста. Думаю, воевода расщедрится на коня, коль уж ты зарубил самого Джуппу. Залазь сзади.
39.
Каммо Кирр выпроводил последнего посетителя, пересчитал мелкие деньги, и запер массивным замком тяжелый сундук. День явно удался — такого количества контрабанды, не проходило через его руки никогда. Он подсчитал в уме барыш, и весело пустился в пляс по комнате, высоко подкидывая коротенькие толстые ножки. Заработанных, за последнее время денег, ему с лихвой должно было хватить на небольшой замок в Форелне, с прислугой и собственной дружиной. Он мог бы взять под охрану пару-тройку дорог, и стричь купцов, как они стригут своих баранов. Кирр даже немного помечтал, с нежностью глядя на окованный медными полосами, сундук. Он представлял себе, как желающие проехать через его земли, валяются перед ним в пыли и жалобно стонут. А он, одетый в черный бархат, с самих Островов, в окружении пучеглазых молодцев, вальяжно и степенно проплывает мимо, словно чернопарусная бантуйская галера. А контрабандистов, вовремя не заплативших дань, он будет, собственноручно, вешать на перекрестках. И тогда, никто не посмеет попрекнуть Каммиуса Кирра Третьего, в том, что он трус и невежда.
