превосходства. Перед глазами у отцов кощунников, смиренные и вместе высокомерные
тунеядцы приобретали себе почитателей между их детьми. Знали они, как бьется
неопытное сердце, когда перед ним оскорбляют высокую добродетель вместе с
глубокою ученостью, и тайно от света уловляли впечатлительные души не только в
полуграмотных православных семьях, но и в протестантских, вооруженных
заграничным просвещением.
Иезуиты рассчитывали разом и на высшие и на низшие свойства человеческой
природы. К строгости христианских правил присоединяли они яко бы христианскую
снисходительность к слабостям ближнего. Они налагали на молодых своих питомцев
иго слепого послушания высшим веленьям церкви, и услаждали это иго потачками
тайным удовольствиям. С лицемерною кротостию мудрости разрешали они своих
юных друзей не только .от старопольского целомудрия, но и от рыцарской честности.
Этим путем дальновидные наставники входили в тесные с ними связи, делались их
товарищами в предосудительных поступках, их руководителями на поприще житейской
политики, и навсегда обеспечивали себя помощниками в клерикальных интригах.
Если этим способом удавалось иезуитам привлечь на лоно римской церкви
наследника древнего русского дома, то под их дружеским руководством, он радел этой
церкви в своих маетностях так точно, как Сигизмунд Ваза—в своих королевщииах.
Плененный в послушание спасающей веры, вельможный пан естественно подавал
духовные хлебы своего патроната или римским католикам, или таким православным
людям, которые не были способны поддерживать нашу церковь, папротив, своим
беспутством помогали разорять ее.
Низшая шляхта, папские мещане и мужики, кто добровольно, а кто и по
принуждению, приставали к вере своего пана. Бывали такия парафий и архимаидрии, в
которых иаследствеипое ктиторство, именуемое патронатом, принадлежало не одному,
а нескольким дедичам. Тут иезуиты, илп их орудия, местные ксендзы, старались
обратить в русскую веру тех патронов, чьи предки больше других участвовали в
фундаций, а успевши в этом, подавали их руками королю просьбу, и король, „снисходя
к благочестивому же-
3
18
ОТПАДЕНИЯ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ.
данию достойнейших представителей веры", отдавал церковь или монастырь с их
имуществами под власть католического бискупа.
Это была старинная, еще доиезуитская практика римской пропаганды. Иезуиты
только обновили и подкрепили крестовые походы своего папы против Руси, которые
остановили было чешские и немецкие нововерцы. Но они не делали ничего
крикливого, слишком уже громко вопиющего и кровавого. Наибольшее насилие,
которое дозволяли себе эти апостолы Христова наместника, заключалось в
науськиваньи школьников и поджиганьи городских „гультаевъ" к поруганию
иноверного духовества, к осмеянию иноверных процессий и обрядов, к грабежу
„еретическихъ" и „схизматическихъ" святилищ. Но то были случаи особенные. Они
шли в тон с обычным в те времена буйством не только между двумя враждебными
верами, но и между единоверцами. Вообще, дело иезуитской проповеди велось так
тихо, и вожаки церковного завоевания держали себя так миролюбиво, что на
поверхностный взгляд казалось, будто в Польше нет никакого наступания на
малорусскую церковь, и как будто польская Русь католичится сама собою.
Что касается Сигизмунда III, то он всего больше помогал иезутской работе тем, что
панам некатоликам не давал, за редкими исключениями, никаких дигнитарств, которых
у него в руках, вместе с церковными бенефициями, было больше двадцати тысяч. Как
ни ограничили паны королевскую власть в своей Речи Посполитой; по это был
двигатель могущественный: ибо русскопольские магпаты, говоря о них вообще, без
королевских милостей, не могли обставлять свои дома так, как того требовала политика
их общественности. Королевские наперсники, клерикалы, рассчитывали тут
безошибочно. Сигизмунд Ваза, заставши в числе литовских, то есть малорусских,
сенаторов только двух или трех католиков, под конец своего царствования имел
удовольствие видеть, что все сенаторские „лавицы" занимали там католики, кроме двух
или трех мест, на которых сидели иноверцы. То же самое надобно разуметь и о прочих
