– Вот что повысило бы значимость твоей работы. Клиентов у тебя пока еще не так уж и много. И вечерами ты свободен.
Он тащил меня в библиотеку, давал почитать свои книги.
Вечером у себя в спальне, поборов ежедневный порыв, толкавший меня отправиться к Марине (иногда я даже одевался, доходил до двери гаража, возвращался и ложился в постель), я листал страницы «Психоанализа сновидения». Этот расшифровыватель грез напоминал мне тех ясновидящих, к которым я как-то ходил в начале моей связи с Ирэн, когда дела совсем не ладились. Сперва я направился в приемную одного детектива возле вокзала Сен-Лазар. Его одинокий глаз время от времени появлялся в рекламных разделах вечерних газет. В конце концов я ушел, так ничего не попросив. У этого одноглазого был пронзающий насквозь взгляд. Лучше уж ясновидящие. Они по крайней мере закрывают глаза. Эти дамы – я сразу посетил двух – чрезвычайно мне помогли, заверив меня в том, что я любим Ирэн. «Какая удача, – сказала мне одна. – Любовь, богатство и все, что только пожелаете. Но упаси вас Боже, никогда не летайте самолетом». Ушел я успокоенным. Во всех этих предсказаниях было одно – то, что, очевидно, не могло не сбыться: больше никаких воздушных путешествий.
Не читая, я пролистал страницы «Психоанализа сновидений», затем потушил лампу. Но мне сны не снились. Я закрывал глаза. Пытался представить себе Италию, по которой путешествует Ирэн, но мне удавалось воссоздать лишь страну почтовых открыток. И тогда, чтобы оживить картину, я позволял своей памяти воспроизвести отрывки моих разговоров с Ирэн об ее предыдущих путешествиях. Эти фразы почти всегда были такого рода, что не могли меня не беспокоить: «Корреспондент моего мужа в Турине – прямо красавчик… в отеле моим соседом по номеру был тот американский киноактер… лифтер дотронулся в лифте до моей руки…»
Я засыпал. Но сны мне не снились. А просыпаясь, я бесстрастно смаковал отсутствие Ирэн. Я в который раз выбрал ожидание. Только надежда на возвращение Ирэн придавала мне немного сил.
__________
Однажды вечером Карл представил меня маленькому брюнету, застегнутому на все пуговицы и взгромоздившемуся на странные ботинки с высокими каблуками.
– Наш коллега Дормуа, психоаналитик. Я рассказал ему, что ты интересуешься его специализацией. Надеюсь, вы найдете общий язык.
Психолог затащил меня в угол гостиной. У него было одеревеневшее, резко очерченное лицо, на котором через определенные промежутки времени появлялась механическая улыбка, словно приставленная к зубному аппарату усовершенствованной модели.
– Изучать аналитическую психологию, – сказал он, – похвальное желание. Но что за ним стоит? Задавали ли вы себе этот вопрос?
Я расплывчато ответил, что хотел бы извлечь какую-то пользу из долгих вечеров.
– Вы, вероятно, – продолжал Дормуа, сверкнув улыбкой, точно машина фарой, – желали бы более полно реализовать свои законные устремления? А не окажется ли ваша свобода ограниченной каким-нибудь поводом для беспокойства?
– У кого же его нет? – ответил я.
– Да, действительно, у кого его нет? Мне бы хотелось вами заняться, но придется вначале подвергнуть вас анализу. Это займет много времени. Приходите ко мне во вторник, после ужина.
Я записал его адрес.
В назначенный день я отправился к нему. Он жил около парка Монсо, в глубине старого здания, в холодной квартире, все окна которой были из цветного стекла. Табличка на двери гласила: «Доктор Дормуа, дает советы по психологии».
– Прежде всего, – заявил мой коллега, – мы восстановим самые главные события вашей жизни.
И, взяв из стоящего на его столе шкафчика специальный бланк, принялся заполнять страницы нескончаемого перечня вопросов, касающихся моей карьеры, любимых развлечений, любовниц, пристрастий, семьи.
Так мы дошли до Ирэн.
– Это имя, – сказал Дормуа, – еще не раз будет произнесено в этой комнате.
И в самом деле, в последующие дни речь об Ирэн заходила часто.
Три раза в неделю, после ужина, я отправлялся к своему психиатру. И рассказывал. Говорил я один, он слушал. Я думал вслух часами. Думал об Ирэн. Может быть, я и пришел-то на сеанс психоанализа ради одного удовольствия вволю наговориться об Ирэн, для того, чтобы высказать все, что я о ней думаю, все, что знаю, надеясь время от времени получать объяснение поведения моей любовницы в том или ином случае, поведения, до сих пор мне непонятного. Я говорил, а Дормуа молчал. Точно так же я мог предаваться этому занятию у себя дома и в полном одиночестве. Правда, иногда я ловил мимолетную улыбку, возникавшую на лице молчаливого доктора и говорившую о том, насколько я, сам того совершенно не подозревая, был игрушкой оккультных сил. Подталкиваемый этой тревожившей меня улыбкой, я беспорядочно, как мне и рекомендовали, продолжал свой монолог.
