Как только я завожу разговор о полном английском завтраке для утомленного мистера Армстронга, который сидит в ресторанном зале, появляется шеф-повар. Рановато он сегодня. По-видимому, намечается свадьба или что-то в этом роде. Было время, и я работал под его началом. Старый придурок по имени Мэтью. Начинаю описывать ему ситуацию, но он отмахивается от меня, прикидываясь, что из-за шума ничего не может разобрать.
— Пожалуйста, — слышу я собственный голос. — Это всем нам будет на руку.
— Меня не волнует, что будет тебе на руку, — заявляет он. — Правила есть правила, нарушать их запрещено. До семи часов завтраков для гостей не будет. Пусть подождет.
Мне так все надоело и я настолько устал, что тут же иду прочь из кухни. На пороге приостанавливаюсь, поворачиваюсь и показываю шефу средний палец. Тот делает вид, что ничего не замечает, но я-то знаю, что он меня видит. Только мне от этого не легче. Иду в столовую для персонала, где надеюсь сделать для себя и Денниса по бутерброду с беконом. Здесь человек семь уборщиков из Бангладеш. Болтают, поглощая какое-то блюдо с карри, которое готовят — точнее сказать, разогревают — специально для них. Никто не обращает на меня внимания, когда я подхожу к плите и смотрю, чем наполнены подносы из нержавейки. Обнаруживаю на сковороде несколько ломтиков бекона. Пока ярко-розовые — масло еще не успело нагреться. Их поставили на плиту самое большее минуту назад. Рядом гора тостов из белого хлеба, поджаренных какое-то время назад, упругих, как батут. Намазываю два тоста маслом и делаю бутерброды — Деннису, разумеется, с коричневым соусом. Я достаточно много раз готовил ему сандвичи и прекрасно знаю его вкус. Кладу бутерброды на картонные тарелки и иду к выходу. В дверях сталкиваюсь с врачом из Ирака, с которым недавно беседовал. Улыбаюсь. Он отворачивается. Мы не говорим друг другу ни слова.
Возвращаюсь в вестибюль. У Денниса в руке трубка гостиничного телефона. Одна из его обязанностей — связываться примерно в это время с аэропортом и спрашивать, задерживаются ли какие-то рейсы, чтобы знать, как нам расселять прибывающих рано утром гостей. В субботу это не столь важно, а среди недели, когда надо проконтролировать, чтобы номера вовремя освободили и убрали, а из Хитроу к нам валят бизнесмены, дорога каждая минута. Нельзя заставлять измученного ньюйоркца томиться в ожидании.
Деннис заканчивает разговор.
— В Вашингтоне снег, — сообщает он. — А в Париже туманно, тем не менее самолеты, по-видимому, прилетят вовремя.
— Хорошо, — говорю я.
Очевидно, Деннис не задумывается о том, что мне все равно. До конца моей смены — единственный час, и я уж постараюсь больше не дергаться и не забивать себе голову. Надеюсь даже, съев бутерброд, пойти и малость вздремнуть на столе в служебке. Что не возбраняется скоту Бену, позволительно и мне.
— Бекон? — спрашивает Деннис, подходя к стойке.
— Угу, — отвечаю я. — Для тебя — с твоим любимым коричневым соусом.
— В один прекрасный день ты станешь для кого-то отличной женой, — говорит Деннис, следуя за мной в служебку, чтобы там позавтракать.
Некрасиво будет, если кто-нибудь увидит нас в вестибюле с набитыми ртами, впрочем, поэтому-то, как я все время себе напоминаю, нам и выделили служебное помещение. Решив подкрепиться сандвичем или чипсами, мы все время уходим туда, поэтому там вечно воняет. Деннис расправляется с бутербродом в три укуса. Он из тех людей, кому жаль тратить время на пережевывание пищи. Я подхожу к делу более основательно: смакую каждый откушенный кусочек. У меня в руке еще полбутерброда, когда раздается звонок на стойке. Выхожу и вижу женщину, которая швырнула в дверь кофейник, когда я отказался с ней переспать. Рядом ее муж.
— Доброе утро, — говорю я.
— Доброе утро, — отвечает она, глядя в сумочку с таким видом, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего. Но ей, видимо, все же неловко, и щеки ее слегка краснеют.
