Ансельм Швадрон и Филипп Нейнер, фабриканты, одновременно встали, подозвали к себе двух девушек и заказали шампанского.
Вошел новый гость, встреченный всеми громким криком. Девушки казались забытыми. Они сидели на небольших стульях, подобные сброшенной верхней одежде.
Гость восклицает:
— Бломфильд сегодня в Берлине!
— В Берлине! — повторяют все.
— Когда он приезжает? — вопрошает фабрикант анилина Каннер.
— Он может прибыть каждый день! — отвечает новоприбывший.
— И как раз теперь моим рабочим угодно бастовать! — заявляет Филипп Нейнер, немец. Это высокого роста, рыжевато-светлый блондин с воловьей шеей и круглым жирным детским лицом.
— Пойдите на соглашение, Нейнер! — восклицает Каннер.
— Двадцать процентов надбавки для семейных? — спрашивает Нейнер. — А вы в состоянии заплатить такие деньги?
— Я плачу прибавку за каждого новорожденного, — ехидно отвечает Каннер. — И с тех пор моих рабочих посетила благодать насчет детей. Всем своим врагам я желаю таких плодовитых рабочих. Парни сами себя обижают, это я вечно проповедую им, но рабочий из-за двух процентов надбавки к содержанию теряет рассудок и готов наготовить мне кучу детей.
— Но и вы готовы сделать ему то же! — заявляет Штреймер спокойно.
— Фабрикант — не комиссионер по продаже домов! Заметьте себе это! — бурчит Филипп Нейнер.
Когда-то он служил в гвардии вольноопределяющимся.
— Это дуэлянт, — заявляет Глянц.
— Больше, чем фабрикант, — говорит Штреймер. — Но здесь не Пруссия.
Игнатий врывается в залу, держа в руках телеграмму. Он любуется любопытствующим молчанием всего общества в течение двух-трех секунд. Затем он говорит тихо, еле внятно:
— Депеша от господина Бломфильда. Он приезжает в четверг и заказывает номер тринадцатый.
— Тринадцатый! Бломфильд суеверен, — поясняет Каннер.
— У нас имеются только номера двенадцатый «А» и четырнадцатый, — говорит Игнатий.
— Нарисуйте тринадцатый, — замечает Яков Штреймер.
— Колумбово яйцо! Браво Штреймер! — восклицает примирение Нейнер и протягивает Штреймеру руку.
— Я — комиссионер по продаже домов, — отвечает тот и прячет руку в карман брюк.
— Прошу без ссор! — кричит Каннер. — Раз едет Бломфильд.
Я отправляюсь на седьмой этаж. Мне внезапно представляется, что я непременно встречу Стасю. Гирш Фиш выходит из комнаты со своим ночным горшком.
— Бломфильд едет! Вы этому верите?
Я уже не слушаю его.
IX
Санчин внезапно захворал.
«Внезапно», — говорят все, не зная того, что Санчин умирал беспрерывно в течение десяти лет, изо дня в день. В лагере под Симбирском, год тому назад, кто-то так же внезапно умер. Это был маленький еврей. Однажды после обеда, чистя свою посуду, он свалился на пол мертвым. Он лежал на животе, раскинув руки и ноги, и был мертв. Тогда кто-то сказал: «Эфраим Кроянкер внезапно умер».
— Номер 748 внезапно заболел, — говорят номерные лакеи. В трех верхних этажах отеля «Савой» вообще не существовало имен. Все назывались по номерам занимаемых комнат.
Номер 748 — это Санчин, Владимир Санчин.
Полуодетый, он лежит на кровати, курит и отказывается от врача.
— Это — фамильная болезнь, — говорит он. — Легкие. У меня они, может быть, и остались бы здоровыми; когда я родился, я был крепкий парнишка и орал так, что акушерке пришлось заткнуть себе уши ватой. Но из злости, а, может быть, и от того, что в маленькой комнате не было места, она положила меня на подоконник. И с тех пор я кашляю.
Санчин лежит на кровати в одних только брюках и босой. Я вижу, что его ноги грязны и что их пальцы обезображены мозолями и всевозможными неестественными искривлениями. Его ноги напоминают странные лесные древесные корни. Его большие пальцы согнуты и опухли.
Он отказывается от врачебной помощи, потому что его дед и отец также умерли без врача.
Появляется Гирш Фиш с предложением целебного чаю. Он рассчитывает продать этот чай по «хорошей цене».
Видя, что никому его чая не нужно, он зовет меня в коридор:
— Быть может, вы купите лотерейный билет?
— Давайте! — говорю я.
— Розыгрыш в следующую пятницу. Тут верные номера. Цифры 5, 8 и 3.
Вбегает, запыхавшись, Стася: она не хотела ждать Игнатия и его лифта. Лицо ее раскраснелось, пряди волос в беспорядке обвивают его.
