— Когда любишь по-настоящему, прощаешь все, — ответила она ему невпопад и закрылась в ванной, чтобы не видеть, как открытый пустой чемодан на ковре постепенно забивается вещами. Слез не было, наверное, она выплакала все. Сухие спазмы рвали горло, переходя в нескончаемый кашель, забивавший дыхание. Она судорожно ловила открытым ртом воздух, бессильно упершись дрожащими руками в края раковины. Стоять было тяжело, отчего-то резко заболел живот, да так сильно, что на секунду даже помутилось в голове. Боль прошла быстро, но минут через двадцать вернулась и снова скрутила так, что Оксана, не выдержав, мешком опустилась на холодный кафельный пол. Голова у нее кружилась, в ушах стоял тонкий, комариный звон. Ей показалось, что она умирает, что ничего уже больше не будет и последнее, что она видит перед смертью, — это пол из метлахской плитки в ванной комнате. Темные и светлые квадратики.
Валера ушел по-английски, не прощаясь. Поравнявшись с неплотно прикрытой дверью в ванную, он немного замедлил шаг, но, услышав слабый стон, тихо, на цыпочках, направился к выходу. Ему даже в голову не пришло, что жене нужна помощь. Он думал, что она показушно льет слезы, и не собирался ее утешать. «Пусть помучается, она это заслужила», — злорадно подумал он, тихо прикрывая за собой дверь. Где-то внутри его жило желание убить ее собственными руками, взять за хрупкую шейку и придушить, чтобы она, корчась в смертных муках, поняла, что наделала. Это желание жило помимо его воли и только усиливалось от ее слез, пугая его самого своей настойчивостью. Он боялся сорваться, боялся не выдержать и покалечить ее. Наверное, как и в каждом мужчине, в нем говорил инстинкт первобытного человека, охраняющего свое жилище и самку от посягательства другого самца. В нем словно что-то сломалось, какой-то отлаженный механизм дал сбой, выпустив на волю неведомые ему самому чудовищные желания.
Оксана слышала его торопливые шаги, но сил позвать и остановить его у нее не осталось. Боль была такой сильной, что в какой-то момент она отключилась, просто потеряла сознание. Очнулась от холода. Прислушалась к себе, схватки отступили. Оксана медленно поднялась и на подгибающихся ногах побрела к телефону.
— Мама, мне плохо, — еле выговорила она в телефонную трубку. — И страшно. Кажется, я рожаю.
— Как часты схватки? — деловито поинтересовалась мама.
— Где-то раз в полчаса, — подсчитала Оксана.
— Еще не скоро. Скорую вызывать не будем, я успею тебя отвезти сама. Не волнуйся, собирай потихоньку распашонки-пеленки, я скоро буду.
Оксана встретила ее в дверях с дорожной сумкой в руках. Анна Вячеславовна перехватила дочерину ношу:
— Машина у подъезда, вызывай лифт, а я пока закрою квартиру.
— Мам, дверь на защелке, просто хлопни, — подсказала Оксана, видя, как мать лихорадочно шарит в сумочке в поисках ключа. Лифт уже остановился на их этаже, приветливо распахнув двери. Оксана с улыбкой наблюдала за матерью. Было видно, что женщину колотит от волнения, хотя она усердно старается не показать этого.
— Смешно, но я волнуюсь, — заметив насмешливый взгляд дочери, призналась Анна Вячеславовна. Оксана не успела ничего ответить, ее лицо разом побледнело, губы скривило гримасой боли, на лбу выступила испарина. Она грузно оперлась на стену, переживая приступ. Анна Вячеславовна взглянула на часы, деловито отсчитывая время. Наконец лицо Оксаны стало обычным, и она, тяжело оттолкнувшись от стены, вошла в лифт.
— Пока идет все нормально, схватки кратковременные. Времени у нас вагон и маленькая тележка, — произнесла Анна Вячеславовна, успокаивая одновременно и себя и дочь.
На улице было тихо, так, как бывает только ночью, когда город берет временную передышку, чтобы с утра с новыми силами пробудиться к форсированному движению. Слышно было, как хрустела хрупкая наледь под ногами, как с крыши дома, звонко щелкнув, сорвалась сосулька и звучно разбилась о мерзлую землю, прорезав воздух тонким свистом. Слышно было, как в подвале хрипло и тягуче распевали коты, празднующие традиционные весенние свадьбы, на кронах деревьев возбужденно каркали вороны, разбуженные среди ночи непонятными шумами.
