"В любую погоду, в любой час дня или ночи я стремился наилучшим образом использовать именно данный момент и отметить его особой зарубкой; я хотел оказаться на черте, где встречаются две вечности: прошедшее и будущее, - а это ведь и есть настоящее, - и этой черты придерживаться".
Верно автор песни, нравившейся отцу "есть только миг между Прошлым и Будущим Именно он называется жизнь" Торо также читал.
"Но цивилизация, улучшая наши дома, не улучшила людей, которым там жить".
С ужасом пишет Торо о тогдашних людях, позволивших земле овладеть душою. Но что сказал бы он о дачниках советских времен? Ничего бы не сказал, умер бы от ужаса, глядя на этих новых крепостных, протомившихся всю неделю в тесных конторах, чтобы под выходные ринуться набитыми пригородными поездами или на утлых жестянках о четырех колесах на крошечный клочок земли среди огромного людского муравейника - копать, полоть, консервировать. Мама просила иной раз, когда объявлялась возможность записаться за свои деньги в эту крепость - а может все-таки? Отец был непреклонен. Он понимал, как никто, что владеть загородным домом не сопричислясь к белым неграм может только человек очень богатый. Богатства ценой души, а иного в стране советов не бывало, отцу нужно не было. У его детей был летом чистый воздух на снятых дачах и купленные фрукты. И вот результат - я, провалявшаяся летними деньками в гамаках, обожаю покопаться в земле. Мой муж, с малолетства приобщенный к прополкам грядок, не может слышать без омерзения слово "дача".
Одно из двух, либо живи в своей Лунной Долине постоянно, чтобы взяться за книгу, отложив лопату, либо не имей земли вовсе.
Отец ее и не имел - он имел все Прикамье. "Легкая постройка как бы кристаллизовалась вокруг меня и влияла на своего строителя. Она оставляла простор фантазии, как контурный рисунок. Чтобы дышать свежим воздухом, мне не надо было выходить, у меня и в доме было достаточно свежо. Даже в самую дождливую погоду я не был заперт в четырех стенах, а скорее сидел под навесом. ‹…› Я сразу оказался в соседстве с птицами, но мне не пришлось сажать их в клетку, - я сам построил себе клетку рядом с ними. Я приблизился не только к тем, кто обычно прилетает в сады и огороды, но и к более диким - к лучшим лесным певцам, которые почти никогда не услаждают слух жителей поселка" - тут уж я просто не знаю, кто это говорит, Торо или мой отец?
"Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от нее научиться, чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе не жил".
"Время - всего лишь река, куда я забрасываю свою удочку". Тут на полях стоит даже и восклицательный знак. Отец в равной мере был охотник и рыбак. Аксаковские "Записки об ужении рыбы" у него были еще и в отдельном экземпляре, хоть в доме имелось собрание сочинений. Но мог бы он повторить вслед за Аксаковым, когда тот упоминает в "Багрове внуке" что, де, в детские его годы уженье рыбы было еще в самом младенческом состоянии. Насколько я понимаю, отец был из первых, кто привез в начале шестидесятых годов из Америки так называемое "летающее уженье", переведенное впоследствии как нахлыст. В раннем моем детстве мы отдыхали каждый год в Тарусе, на что родителей подбил директор ПИНа Николай Николаевич Крамаренко, влюбленный на всю жизнь и в те края и в сам волшебный городок. Думается, в те времена только отец и Крамаренки, как Николай Николаевич так и Елена Игнатьевна, и были на всей Оке единственными такими удильщиками. Даже вроде бы смутно припоминаю заинтересованное недоумение местных.
Помню черную хрустальную гладь широкой Оки, заводи, заросшие ярко желтыми кувшинками. Плывет по течению лодка, свистит над водой спиннинг, скачут из воды голавли, хватая наживку. В бутылке из-под виски - холодный чай с ягодами свежей земляники. Мне лет пять.
А на залитой солнцем веранде теснятся по утрам на круглом столе нарядные коробочки с искусственными мухами из Франции, дары очаровательной коллеги Кристиан, и заготовки для мух самодельных: особая белая резина, яркие перышки. Отец отрезает ножом кусочек резины, маникюрными ножничками придает ему форму мушиного туловища и головы, красит лаком для ногтей, сушит, а затем уж прикрепляет крючок и крылышки. Как глупой рыбе не польститься на такую красоту?
