«Батюшка устал, молился, верно, всю ночь» - шептали мы друг другу.
- Батюшка, я кончил, - говорил отвечавший.
О. Иоанн поднимал на него свои усталые глаза, нагибался к нему, гладил по голове, хвалил и тянулся с пером к журналу.
Безмятежно радостны были уроки отца Иоанна, полные послушания, восторженной детской любви и боязни чем-либо огорчить дорогого батюшку.
О бесконечной доброте его и участии к чужому горю, к бедным, мы хорошо знали.
Уже тогда между нами не раз ходили слухи, что за А-ва, очень бедного, батюшка заплатил за право учения, такому-то помог, а отец Н-ва поправился благодаря молитве о. Иоанна.
О. Иоанн никогда не пропускал мимо себя нищих, останавливался и подавал милостыню.
У подъезда гимназии всегда толпились нищие, - его любимые чада. Выйдя из подъезда, прежде чем сесть в сани, он подходил к ним и каждому давал что-нибудь. А нищие эти, ежась от холода, грели дыханием руки па морозе. Когда же он садился в сани и отъезжал, они бежали за ним по снегу за своей поддержкой и отрадой. Мелькали часто босые ноги в опорках... А батюшка обернувшись, махал запретительно рукой.
Бросались в глаза больные изможденные лица и оборванное платье... Батюшка с грустью опускал руку.
Я видел не раз, как о. Иоанн останавливался, что-то говорил нищим, увещевал и благословлял.
Они дрожащими руками ловили его руку, чтобы поцеловать ее, другие грязной тряпкой утирали слезы. Это было еще в то время, когда о. Иоанн мог ходить один без толпы, которая потом следовала всюду за ним. Впоследствии он мог только ездить.
Когда наступали дни Великого поста, Андреевский собор наполнялся говеющими.
О. Иоанн исповедовал в левом приделе, и около его Ширм толпилось столько желающих попасть к нему на исповедь, что, казалось, очереди нельзя было дождаться.
В приделе стояла тишина. Были здесь и скромно одетые прихожане, были и одетые в дорогие шубы, в военное пальто. Запомнился мне и старый адмирал, скромно ожидавший своей очереди. А из-за ширм слышался иногда заглушаемый платком сдержанный плач и оттуда торопливо выходил кто-нибудь с просветленным лицом и блестевшими от слез глазами.
Это было в начале 80-х годов. Уже и тогда приводили к о. Иоанну больных. Однажды я видел, как несли на спине больную девушку к отцу Иоанну.
Число почитателей о. Иоанна все росло и ему труднее становилось после службы выходить из собора.
Просьбы посетить больных и страждущих на дому все увеличивались и батюшке не хватало времени на удовлетворение всех этих просьб. И часто на уроках мы видели батюшку очень утомленным.
Мы передавали друг другу о том или другом исцелении, совершавшемся по молитвам батюшки.
Однажды урок по курсу Богослужения был задан довольно трудный, но еще труднее к этому дню были задания по греческому и латинскому яз. И мы не приготовили урока Закона Божия.
«Скажем батюшке, что не знаем урока! Откажемся!» - слышались тревожные голоса.
Поднялся спор, что батюшка не осудит, как бы ни ответили.
«Нет, мы всегда хорошо отвечали! Надо признаться».
Спор прекратился, так как в дверях показался о. Иоанн.
После молитвы он сел за кафедру и посмотрел на нас. Он увидел, что мы сидим притихшие и встревоженные. Никто, к его удивлению, не шел к кафедре для ответа. Батюшка насторожился и забеспокоился.
«Ну, что же, идите отвечать!»
Молчание. Мы пугливо пригнулись к книжкам, с серьезными и испуганными лицами.
- Буров! Иди ты! - сказал о. Иоанн. :
Тот встал, по не трогался с места.
- Но можешь отвечать? Урок-то учил?
- Учил, батюшка, по плохо знаю. Много было уроков задано, особенно по-греческому и по-латыни.
Тут сразу раздались со всех концов класса голоса.
«Мы плохо знаем, учили латинский и греческий! Не осталось времени. Я только успел прочитать, а этого мало!!»
Буров уже вытирал платком глаза. Скоро раздались его всхлипывания. И что же! Батюшка сам расчувствовался. Он увидел сплошное наше горе от невыученного урока и той тягости учения, которая всегда сопутствовала изучению древних языков.
Батюшка старался незаметно отереть свои слезы, но потом открыто вынул платок и утирал свои глаза. Он переживал с нами наше горе.
