Ехиэль взял листок в руки. Это было объявление, накатанное как будто на гектографе: «Раздача диетических яиц. Только для мужчин. Раздача кошерных кур. В пятницу с 12 до 15. Новая Каменская синагога. Дом № 128. Добро пожаловать».
— Это вы раздаете? — спросил Ехиэль.
— Нет, это не мы, это секта раздает, а мы, чтобы люди к ним не ходили, тоже раздаем…
Ехиэль положил листовку напечатанной стороной на зеркальце и накрыл ее рукой, как будто собрался снимать ксерокс. Потом, когда зеркальце стало расти, расширяться, на нем уже умещался весь лист и по краям вокруг листовки пошло движение, Ехиэль снял лист с образовавшегося экрана и отвел экран на расстояние вытянутых рук (одной рукой его было уже не удержать). Одновременно с изображением появился звук. Экран загудел. Так гудят моторы старых, плохо закрывающихся холодильников, которые устали охлаждать исцарапанные, грязные, с рваными прокладками камеры. Действительно, это гудел на экране, в который превратилось зеркало, старый холодильник с обмотанной изолентой ручкой.
Слева от холодильника громоздились серые картонки с яйцами. Справа стоял высокий бледный хасид с каким-то необычным, отсутствующим выражением лица. Очень похожий на него, сидя на подоконнике, тихо и невнятно говорил по мобильнику. Еще один хасид, огромный, медведеобразный, рылся в картонке с книгами. Посреди комнаты сидел в кресле-качалке человек с отекшим обветренным лицом. Почему-то сразу было ясно, что это инвалид. Наверное, потому, что, даже сидя в кресле, он не выпускал из руки палки. Комната на экране выглядела нежилой, может быть из-за открытой входной двери, сквозь которую видна была лестница и слышен особый, лестничный, как будто возле микрофона, шум, и почти сразу в двери появилась старуха в лазурном платье, с белой тряпичной сумкой, которую она непонятно когда успела опорожнить. Высокий бледный хасид открыл дверь холодильника и опустил в старухину сумку слежавшуюся мороженую курицу, упаковку яиц и твердую бумажку. Старуха ушла из кадра. Ее место занял паренек со щетиной. Ему быстро и механически выдали то же самое. За ним появился сивоусый семит, — словом, все те, кто только что получили в нашей синагоге овощи. Ехиэль провел пальцем по фигурам хасидов на экране. Ни один из них не был зарегистрирован. Все были фальшивыми.
— Это секта, — не поднимая глаз, сказал Миша. — Их главный — вон тот, у холодильника. Он всего год у нас, приехал из Америки.
Двадцать пять лет назад из Техаса в нашу страну, в наш город приехали жить два брата: Стэнли и Йоси Бергеры. На родине Стэнли, кроме прочего, разводил лошадей. В гостиничном номере он первым делом открыл чемодан, достал оттуда сомбреро, широкий кожаный ремень и наплечную кобуру, надел все это и ходит так до сих пор. В кобурах висят два пистолета. На поясе — нож, телефон и кнут. Все эти принадлежности — не маскарад. Первыми, еще до службы безопасности, это поняли первобытно-чуткие арабы. Когда Стэнли поднимался по крутой асфальтовой улице — крупная мишень с выпяченной грудью, на которую шляпа отбрасывала густую тень, — торчавшие на порогах кофеен отходили в тенистую глубину, шпана скрывалась в переулках и даже выставленная в окне мясной лавки верблюжья голова на длинной шее закрывала глаза: по улице шел шериф.
Стэнли купил за городской чертой огромное промышленное здание с куском земли и попытался воссоздать на нем отцовскую ферму.
Братья встречались нечасто, и странно было видеть вместе похожего на старый маузер с исцарапанной деревянной ручкой Стэнли и овального, мягкого, несмотря на хромоту, Йоси.
На работе у Йоси, на почте, висел на стене под стеклом документ, напечатанный мелкими буквами, так что разобрать можно было только «диплом», но, и не читая диплома, было ясно, что Йоси — почтовик природный, принадлежащий почтовому ведомству, как сургуч, зубчик марки или колесный пароход.
Оба брата обладали способностью создавать вокруг себя миры. Стэнли сделал свою ферму островком кинематографического Техаса. Йоси превратил единственное в городе почтовое отделение в нечто очень чистое, пристойное и точное, впрочем, почтовое ведомство почему-то вообще приличнее остальных — но на нашей почте так солидно, приятно и семейно, что все время удивляешься, почему здесь не подают чай с яблочным пирогом. Действительно, на почте работала почти вся Йосина семья: жена, пока не заболела, часто подменяла мужа, дочка Идит уже лет в четырнадцать взвешивала и выдавала посылки. Почти каждая подходящая к окошечку женщина спрашивала ее про мать. «Слава Богу», — повторяла за отцом Идит. Она не знала, что значит отцовское «слава Богу», — то ли что Бога нужно благодарить и за несчастье, то ли за современный уровень медицины, позволяющей выпотрошенной, как рыба, женщине жить.
