Автобус укатил.
Я поднял глаза и увидел, что сиреневый Ниготков и девушка о чем-то говорят. Ниготков был возбужден. Я ненавидел его. В ответ на его слова на лице девушки то и дело появлялась насмешливая, но какая-то совершенно беззащитная, открытая улыбка. И с этой улыбкой она обозревала карнизы домов, вершины деревьев, нехотя, односложно отвечала на вопросы. Я видел, что эта насмешливая и дерзкая школьница, ученица девятого или десятого класса, стоит на каких-то ужасных весах. Может быть, стоило только на ту чашу весов, где она стояла, упасть кленовому листику, и чаша с ней полетела бы вниз. Хотя я совсем не знал, о чем они говорят, все равно Ниготков раздражал меня, был мне отвратителен. Если б он повернулся и увидел меня, я, наверное, бросился бы на него и поколотил... А ведь он уже жаловался на меня: что я к нему придираюсь почему-то, что у меня к нему какая-то неприязнь... Я с этим Ниготковым уже не раз попадал впросак.
Но произошло другое: не он меня увидел, а она.
Она перехватила мой взгляд и вдруг вся переменилась. И золотистый цвет ее тела был настолько сильным, что топтавшийся в двух метрах от нее сизовато-фиолетовый Ниготков выглядел как полумесяц.
Я стоял и не знал, что мне делать. Вид у меня, наверное, был очень глупый.
Подошел другой автобус, полупустой.
Сдержанно улыбнувшись, она снизу, искоса взглянула и громко Ниготкову сказала:
- До свидания. Передать привет?..
- Не надо... - промямлил Ниготков, ладонью растирая шею.
Она вбежала в открытую дверь и уже сидела в полупустом автобусе. Я стоял на раскаленном асфальте. Жаркое вечернее солнце жгло затылок. Мне казалось, что там, в автобусе, не она, а палящее солнце ослепительно отражается в огромном автобусном окне. В глазах у меня замерцал какой-то свет, какой-то неизвестный мне цвет. Странный цвет!.. Казалось, я легко парил среди облаков под синью неба, над изумрудной землей - перед глазами был какой-то тревожно-приятный цвет, цвет легко летящей радости... Не знаю, какая сила смогла меня удержать, и я не влетел, не ворвался в открытую дверь все еще стоявшего автобуса. Может быть, из-за этой сливы Ниготкова.
Автобус укатил.
Ниготков лениво, всей ладонью растирал морщинистую, перегретую солнцем шею. В другой руке он держал поблескивающий портфель.
Я отвернулся вовремя. Он прошаркал мимо меня, перешел на другую сторону улицы. Ничего не поделаешь: мне тоже надо было идти в ту сторону, на базар.
Метров через двести Ниготков на ближайшем переходе пересек улицу. Чтоб не столкнуться с ним нос к носу, я подождал у витрины, пока он не ушел подальше.
Скоро мы с ним шли по каким-то переулкам и тихим улицам. Он брел туда же, куда нужно было идти и мне; "Или так неуклонно нас сводила судьба, думал я, - или Ниготков своим высоко стриженным затылком видел меня и знал, куда мне нужно идти". Мы с ним свернули еще раза два. Тогда я остановился и пошел в другую сторону, чтоб сделать крюк...
На рынке я был уже минут пятнадцать. Купил бабушке полную сетку всякой зелени и минут пять потолкался, походил вдоль рядов. Среди немногочисленных покупателей, яблочно-зеленых, зеленых, как плющ, фисташковых, изумрудных и других, едва заметных зеленоватых тонов я увидел у цветочного ряда пятно ниготкового цвета...
Это был сам Ниготков.
Он выбирал цветы! Выбор был огромен, и покупатель ярко-фиолетового цвета медлил. Цветы самые разнообразные стояли в ведрах, в больших банках с водой, в кувшинах, лежали в тазах и целыми ворохами прямо на прилавке. Их цветовая гамма от серебристо-голубоватых тонов все больше переходила к темно-пепельному...
Любой цветок (как и всякую былинку, травинку) я видел целиком голубовато-зеленым - и стебель, и листья, и лепестки. Какого бы цвета лепестки цветов ни были, мне они все виделись голубовато-зелеными, хризолитовыми. Конечно, цветы, как и любая трава, любое растение, излучали хризолитовый цвет до тех пор, пока не начинали увядать (ведь я воспринимал свет такого цвета, какой излучало живое тело), а все неживое было белого, черного и серого цветов. Сорванная или скошенная трава часа через два-три перед моими глазами становилась серой.
