– Здесь все необходимое. – Сибил нервно намотала серебряную цепь на палец. – Ты так хорошо рисуешь, что я подумала… Ты можешь попробовать и другое. Во второй коробке есть еще…
– Еще?
– Акварели и кисти, бумага… – Пока Сет энергично сдирал бумагу со второй коробки, Сибил поднялась с кресла и села рядом с ним на пол. – Лично я предпочитаю акварель и подумала, что, может, ты захочешь попробовать.
– Я не умею.
– О, это очень просто. – Сибил перегнулась через Сета, взяла одну из кистей и пустилась в объяснения. Она сразу же забыла о волнении и непринужденно улыбнулась ему.
Ее лицо в мягком свете торшера, блеск ее глаз расшевелили память Сета.
– У вас висела на стене картина? Цветы, белые цветы в голубой вазе? – Он вопросительно смотрел на нее.
Сибил так крепко сжала кисточку, что чуть не сломала ее.
– Да, в спальне. В моей квартире в Нью-Йорке. Одна из моих акварелей. Не очень хорошая.
– И цветные бутылочки на столике. Очень много, и все разные.
– Бутылочки из-под духов. – Ее горло снова сжалось. – Я когда-то их собирала.
– Вы разрешали мне спать с вами в вашей кровати. – Сет прищурился, попытался сконцентрироваться на обрывочных воспоминаниях. Нежные запахи, ласковый голос, цвета, формы. – Вы рассказывали мне историю… о лягушке.
Сибил вспомнила, как маленький мальчик, свернувшись калачиком, прижимался к ней, как его ярко-синие глазенки не отрывались от ее лица, как она развеивала его страхи сказкой со счастливым концом.
– Ты… когда вы гостили у меня, ты видел плохие сны и боялся засыпать один.
– У меня был щенок. – Воспоминания нанизывались одно на другое, словно бусины на нить. – Вы купили мне щенка.
– Не настоящего, игрушечного. – Слезы подступили к глазам, давние воспоминания бередили душу. – Ты… у тебя не было ни одной игрушки. Когда я принесла ее домой, ты спросил, чей это щенок, и я сказала, что твой. Ты так и называл его – «Твой». Она не взяла его, когда, когда… я должна идти.
Сибил вскочила на ноги.
– Простите. Я должна идти.
И, резко развернувшись, бросилась из гостиной.
Сибил не помнила, как добралась до своей машины. Она пришла в себя, только когда, безрезультатно дергая ручку, поняла, что заперла дверцу. Господи, какая идиотская городская привычка! Таким привычкам не место в этой милой сельской местности, как и ей самой не место в этом доме.
В следующий момент Сибил осознала, что выбежала из дома без жакета, сумочки и ключей от машины. И что она скорее дойдет до отеля пешком, чем вернется и взглянет в глаза Куинам после абсолютно неприличного эмоционального взрыва.
Услышав шаги за спиной, она резко обернулась и не поняла чувств, нахлынувших на нее при виде Филипа: то ли облегчение, то ли стыд. Сибил не понимала, что происходит с ней, что закипает в душе и от чего замирает сердце. Она знала только одно: надо бежать.
– Прости. Я понимаю, что вела себя бестактно. Мне правда пора. Будь добр, принеси, пожалуйста, мою сумку. Там ключи. Прости. Надеюсь, я не испортила… – Тошнотворный комок поднимался к горлу, душил ее. – Я должна уехать.
– Ты вся дрожишь, – ласково сказал Фил и потянулся к ней, но она отшатнулась.
– Холодно. Я забыла жакет.
– Сибил, дело не в холоде. Иди ко мне.
– Нет, я уезжаю. У меня мигрень. Я… нет, не трогай меня.
Не обращая внимания на ее слова, Филип крепко прижал ее к себе.
– Все в порядке, малышка.
– Нет, не в порядке. – Ей хотелось кричать. Неужели Фил так слеп? Так глуп? – Я не должна была приезжать. Твой брат меня ненавидит, Сет боится. Ты…твои…я…
Господи, как же болит сердце. Невыносимо, а с каждой секундой становится все хуже и хуже.
– Отпусти меня. Мне здесь не место.
– Ты должна остаться. – И для Фила это были не просто слова. Он видел, как она и Сет смотрели друг на друга. Он физически ощутил, как восстановилась связь, порванная шесть лет назад. – Никто тебя не ненавидит. Никто тебя не боится. Успокойся. – Он прижался губами к ее виску и готов был поклясться, что почувствовал ее боль.
– Пожалуйста, принеси мою сумку, и я уеду. Дрожь прекратилась, и Филипу казалось, что он держит в руках мраморную статую, но он будто слышал, как потрескивает, раскалываясь, мрамор. «Если она немедленно не даст волю своим чувствам, ей станет плохо», – подумал Филип и решился подтолкнуть ее:
