— Вас вызывают срочно, Николай Константинович. Звонил секретарь из наркомата:
— Товарищ Каганович просит, чтобы вы немедленно приехали. И начались дни такой запарки, что стало не до свиданий. Как-то незаметно эта девушка отошла на второй план, забылась. Некогда было сожалеть или горевать и даже вспоминать о несостоявшемся сватовстве.
Видно, так и оставаться мне холостяком, если бы не нашлась невеста совсем рядом, здесь же, под крышей наркомата. Всё было настолько обыкновенным, хотя и очень характерным для судеб таких, как я, что и ныне, на отдалении такого времени — более полувека, кажется и чрезвычайно удивительным...
Однажды в комнату отдыха, где я в то время обедал, вошла девушка — новый работник наркомата. Окончив инженерноэкономический институт, она работала референтом заместителя наркома по строительству. Принесла на подпись срочный документ. На вид ей было всего лет двадцать, аккуратная, строгая, но и очень миловидная, с умными живыми глазами. Чем-то она меня сразу тронула, и я тут же выяснил, что зовут её Клавой; и совершенно неожиданно для себя предложил первое, что пришло в голову — глупее, как говорится, не придумаешь:
— Садитесь, Клава, обедать со мной.
— Нет, нет, что Вы! — вся вспыхнула она.
— Ну, если не хотите обедать, — уже осмелев, сказал я, — тогда вечером приглашаю Вас в кино. Пойдёте, а?
Она согласилась. И мы стали встречаться.
Как-то узнав об этом, Каганович сказал управляющему делами, чтобы он достал мне два билета в театр. После спектакля — была не была! — я пригласил Клаву в ресторан, заказал кахетинского вина и, обязав себя быть решительным, сказал ей:
— Вот что, Клава. Нет у меня времени на ухаживания. Совсем нет. И если я тебе нравлюсь — то вот моя рука. А если нет — прогони меня сейчас же.
— Можно подумать? — тихо спросила она.
— Можно. Даю тебе полчаса подумать.
Не помню, что думал и чувствовал я, говоря так, но говорил не в шутку, а вполне серьёзно. Я знал, что такого удобного случая для того, чтобы объясниться с Клавой, может, долго не будет, и ещё я знал, кому даю такой срок на обдумывание, видел по её глазам, по всему её милому, доверчивому облику: Клава — свой, надёжный человек, она понимает, в каком сверхжёстком режиме времени я живу, у нас — общие мысли и заботы.
На другой день мы с Клавой расписались в ЗАГСе, а на следующее воскресенье к пяти часам вечера решили созвать на свадьбу родных и друзей.
Но воскресенье, как я уже говорил, ничем для меня не отличалось от будней: с утра я был в наркомате, уверенный, что к пяти часам вечера освобожусь. Однако во второй половине дня Каганович вызвал меня на совещание. Вот уже и пять часов. Гости, конечно же, собрались на даче нашего наркомата в Томилино, ждут-пождут меня, жениха. Как быть? Что предпринять? Надо ли говорить, что я сидел на том совещании, как на горящих углях! Но ведь обсуждали-то проблемы насущные, от решения которых зависело многое в работе, те, в которых я был кровно заинтересован, и без меня, моих ответов, моих проектов совещание во многом лишалось смысла. Никак не мог я уйти, отпроситься с совещания и по самой уважительной причине!
Вот пробило шесть часов, а совещание продолжается. Управляющий делами решился напомнить Кагановичу:
— Лазарь Моисеевич, Байбаков сегодня женится, у него сегодня свадьба. Надо бы его отпустить.
— Да? — рассеянно произнёс Каганович. — Хорошо. Мы это сделаем. — Он кивнул и тут же продолжил разговор о деле.
Совещание закончилось в семь часов, и только к восьми часам я добрался до дачи. Гости притомились, устали, но за стол без жениха не садились. Наконец свадебное застолье началось. Нас поздравили, подняли бокалы, крикнули «Горько!». Я выпил рюмку водки, и сразу же, чего со мной никогда не было ни прежде, ни потом, у меня вдруг зашумело в голове и всё поплыло перед глазами:
— Клава, мне плохо... Не могу... Пойду лягу...
— Коля, неудобно, свадьба у нас, Коля, гости! — испуганно шепнула она.
— Ну, что ты хочешь, чтобы меня пьяным в стельку видели?
В дальнейшей жизни, долгой и разной, столько раз приходилось мне бывать на свадьбах, кричать с рюмкой в руке «Горько!» своим друзьям и родным, а вот о своей свадьбе и вспомнить нечего. И вспоминается только разве как урок: многие годы, будучи уже и наркомом, избегал я лишней рюмки.
