2. Зачем вообще нужна проверка логики - логикой, когда существует иная, радикальная проверка: мышления - бытием, теории - практикой?
Просто затем, что проверка мышления бытием, теории - практикой имеет смысл и может что-либо доказывать лишь тогда, когда эта проверка ассимилируется логически и приобретает форму внутренней "проверки", точнее, самообоснования и самоизменения логики; когда не-мышление, не-логика могут выступить как другая логика или как эта же самая логика, но в качестве собственного самообоснования, а значит, и самоизменения, выхода за свои пределы.
Итак, ответы на первый и второй вопросы, по сути, совпадают и выражают внутреннюю необходимость современного (теоретическая революция XX века) развития логики. Вместе с тем они выражают возможность разрешения тех радикальных логических трудностей, перед которыми капитулировала философская логика начала XIX века.
Другое дело, что эти ответы остаются - пока - благими пожеланиями и не могут быть обоснованы какими-то реальными возможностями (в смысле потенциями) современного логического движения. Да, эти ответы разрешили бы трудности Гегеля и Фейербаха. Да, эти ответы реализовали бы требования современных математических и физических теорий. Но все же это все - "если бы да кабы...".
Необходимо сформулировать наши утверждения не в качестве пожеланий, но в качестве открытия, теоретического "наблюдения" примерно в таком виде: "Мышление всегда носило такой (диалогический) характер, хотя сам тип диалогики (самообоснования) исторически изменялся, преобразовывался... Сейчас диалогика изменяется так, что она может и должна быть осмыслена логически (в логической теории), понята в своей логической форме".
Если мы сможем придать нашим утверждениям такой характер - характер теоретической идеализации реальной истории мышления, тогда наше логическое предположение станет логическим положением, тогда предопределение диалогики станет ее развитым определением. В последующих очерках этой (первой) части мы и постараемся реконструировать историческую реальность "диалогики" (творческой логики) Нового времени (XVII - начало XX века), точнее, постараемся реконструировать "строение головы" теоретического гения этой эпохи, "микросоциум" его внутренних дискуссий.
Но для того чтобы понять действительный смысл такой реконструктивной работы и ее непохожесть на то, как обычно мыслится "дело логики" (ведь мы будем характеризовать не форму логического движения, а внутреннюю "форму" субъекта мышления, его готовность творить), необходимо развить дополнительные предопределения такого подхода. Ведь Гегель и Фейербах лишь завершили сложнейший философский путь; их размышления и их тупики означали предел и исчерпание многовековой традиции. Традиции, которая сейчас, во второй половине XX века, становится основным предметом размышления и преобразования.
4. "Возвращение" к традициям философской логики (XVI - начало XIX века). Возвращение или преобразование?
Логический анализ проблем "диалогики" постоянно выводил нас к идее "многоместного субъекта" творческого мышления, к необходимости логически воспроизвести уже не столько структуру и форму движения положенной теоретической мысли, сколько логику "замыкания на себя" творца этой мысли, логику его общения с самим собой, "логику" (но каков здесь смысл понятия "логика"?) его готовности, его предрасположенности к творчеству.
Ведь если я анализирую текст для того, чтобы проникнуть за текст, в "душу" его изобретателя, "слагателя", то анализ структуры текста должен обернуться пониманием того (или тех), кто ведет эти споры, того, кто эти тексты создает. Поэтому, точнее, здесь должна идти речь не о проникновении "за текст", "под текст", но о том, чтобы понять и переопределить сам текст, как процесс его самосозидания, как - автора. Такое понимание особенно существенно в поэтической речи и в речи философской, когда внешняя речь сама организуется по законам речи внутренней (феномен "ленты Мёбиуса"). Конечно, это будет понимание логическое, реконструкция идеализованная, направленная на то, чтобы восстановить некий обобщенный образ творца - не как индивида, а как исторически заданного "микрокосма" "творческой головы", творческого гения определенной эпохи ("гения" и в обычном, и в сократовском смысле слова, в смысле витающего в моем индивидуальном сознании и провоцирующего мою мысль "образа культуры"). Но все же я должен в "отчужденном тексте" понимать (реконструировать) автора как "нечто" радикально нетождественное (и тождественное) тексту.
