Не входя сейчас в детали такой типологии, подчеркну еще раз, совсем конспективно, один момент, необходимый все же для нашей основной темы.
Каждая предельная эстетическая форма "последних вопросов бытия", каждая перипетия, решающе существенная для идеи "личности-героя" или "личности-автора" и т.д., оказывается одновременно перипетией предельной нравственной ответственности (перипетии личной ответственности Эдипа-царя за космический рок, космическую справедливость; Гамлетова перипетия ответственности за неотвратимые последствия собственных действий, ответственность за свое рождение и смерть, с какой бы биологической и социальной неизбежностью они ни наступали, и т.д. и т.п.).
Соединение в регулятивной идее личности эстетического и нравственного начала (а такое соединение есть некий "experimentum crucis" самой этой идеи) раскрывает абсолютную несовместимость безвыходных нравственных определений личности, перипетий, воображаемых лишь эстетически, "на линии горизонта" (трагедия, храм, роман...), и - характеристик моральных, однозначных норм, предписывающих индивиду, как ему жить, как поступать.
На пределе регулятивной идеи личности сами понятия "идеи" и "личности" не могут быть отщеплены друг от друга. Здесь речь идет о личности-идее, о том, что только в личности идея (как ее можно понимать в контексте культуры...) находит свое адекватное, полное и трагическое, персонализированное воплощение. Нельзя сказать: "Личность обладает идеей". Это - бессмыслица. Можно лишь сказать: личность-идея. Прометей. Эдип. Христос. Гамлет. Дон-Кихот. Иван Карамазов... Этот момент глубоко раскрыт в книгах М.Бахтина, но поскольку здесь концепция Бахтина дана в несколько ином повороте (выявлена идея самодетерминации как особое, несводимое измерение культуры), я все же специально останавливаю "личность-идею" в поле нашего внимания.
И тогда - еще один поворот, в котором придется варьировать, переплетать, развивать, - но и повторять некоторые мотивы предыдущих разделов.
Личность-идея есть бытие индивида уже не "в горизонте личности", но прямо на (как известно, недостижимом) горизонте... Но это означает, что индивид в своих произведениях - вобрал, втянул в себя всю культуру эпохи, превратил ее из анонимной в авторскую, дал ей имя, Образ; по-новому сфокусировал и переопределил ее и... тем самым оказался на грани культуры, в ее диалогическом сопряжении с иной культурой, в своем невозможном сопряжении с иной личностью, с иной возможностью абсолютно-личностного бытия.
Сосредоточивая - в точках "акме", или "предсмертной исповеди", или в романном "дефисе" между рождением и смертью - всю свою смертную жизнь и всю историю человеческого духа (в его античном, средневековом, нововременном... всеобщем смысле), индивид оказывается полностью, всем своим бытием обращен (SOS!), устремлен к иной культуре, к иной, столь же онтологически завершенной и онтологически нерешенной жизни другого человека - к его жизни "на горизонте" иной личности. Причем в таких "точках" жизнь каждого другого индивида - даже индивида моей собственной культуры, к которому я обращен своим произведением, своей нравственной перипетией, - отдалена, отстранена от моей жизни на бесконечное пространство и время (мандельштамовский читатель, вылавливающий - в океане времен - мое письмо в бутылке...). Эта другая жизнь - читателя, слушателя, зрителя, соавтора - есть потенциально, по замыслу (удающемуся только изредка...), иная культура, иная - возможность бытия "на горизонте...". И вместе с тем эта другая личность, другая идея личности, теперь - в произведениях - абсолютно неотделима от моего "Я"; пограничный диалог с ней есть в то же время решающий внутренний диалог с моим "другим Я" (опять же в смысле: с иной, во мне потенциально заключенной культурой).
"Последние вопросы бытия" - вопросы, определяющие сам смысл бытия Эдипа или Прометея, Гамлета или Фауста, Дон-Кихота или - Ивана Карамазова, - есть всегда - в разных предельных формах и смыслах - вопросы, перипетии личной ответственности за судьбу (вечность) этой - моей! - поставленной на кон культуры как единого целого, - в странном тождестве предельной ответственности и - свободы. И от ответственности этой никуда не уйдешь; "omnia mea mecum porto"; в точках "акме", или "предсмертной исповеди", или "романного отстранения" от моей, сжимающейся в "дефис", жизни, или - рискну предположить - насущного для культуры XX века сосредоточения жизни (моей и мира...) в точке абсолютного начала, - во всех этих формах "другие люди", история духа сосредоточивается во мне, есть мое иное "Я", есть невозможное определение моего собственного, противопоставленного мне бытия.
