Сам писатель предпринимал невероятные усилия, чтобы окончательно не выпасть из литературы: отрекся от всего ранее написанного, принимал участие в заказанных властью конъюнктурных коллективных сборниках, прославлял партийные начинания. Эти его сочинения: рассказы «Такыр» о поездке в Туркмению в 1934 г. и «Бессмертие» (1936 г.) для книги о советских железнодорожниках даже опубликовали. Читателю на сей раз представился уже вполне сродный большевистской системе Платонов. Такого печатать можно – не опасен. Читать только не хочется.
Изменить себе можно раз, ну – два. А дальше? Собственный голос ведь навсегда не закляпить. Это не удавалось никому. Не получилось и у Платонова.
Уже следующий его рассказ для коллективной книги о железнодорожниках «Среди животных и растений» 13 июля 1936 г. подвергся уничижительной критике в Союзе писателей.
В журнале «Красная новь» (1937, № 10) А. Гурвич написал критическую статью о творчестве Платонова. И разобрался в нем превосходно. Гурвич точно заметил, что «Платонов испытывает непреодолимую потребность говорить о тех и за тех, кто слаб и нем. Беспомощность обладает для него огромной притягательной силой». Самое «счастливое и полное чувство» Платонова-писателя это жалость.
Правда, на этом правда о творчестве Платонова и заканчивается. Далее, как положено: советская действительность в произведениях Платонова «чудовищно извращается».
Да, жалость к человеку тогда сохраняли единицы. Зато критиков развелось, как навозных мух. Они облепляли каждое мало-мальски заметное произведение и загаживали его так, что после них и читать его не хотелось. Печатного слова тогда люди слушались, как боевого приказа.
Вывод же А. Гурвича об отсутствии качественной перестройки художественной системы «Сокровенного человека» и «Усомнившегося Макара» в контексте «ликвидации… политической беспечности» (И. Сталин) стал практически приговором для писателя. Так считает Н. Корниенко.
20 декабря 1937 г. Платонов через «Литературную газету» ответил Гурвичу. Его статья называлась «Возражение без самозащиты». Согласился, что творчество его никакого интереса для советского читателя не представляет.
Так о чем же тогда спорить? И на что рассчитывать?
Лев Гумилевский в своих воспоминаниях о Платонове заметил, что в довоенные годы с жалобами к Сталину, что их не печатают, затирают обращались многие: И. Эренбург, Ю. Слезкин, Н. Вирта, Б. Пильняк, М. Шагинян и многие другие. Платонов же никогда и ни с чем к Сталину не обращался. И ни одной печатной строки ему не посвятил.
Это не совсем так. В 1937 г., когда по-людоедски пышно отмечали 100-летие со дня смерти Пушкина, Платонов в журнале «Литературный критик» (№ 1) печатает статью «Пушкин – наш товарищ». В рукописи этой статьи ее концовка выглядела так:
«Мне пришлось недавно в школе слушать одно стихотворение Пушкина. Мальчик читал стихотворение по памяти, вот окончание стихотворения:
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори.
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует Сталин, да скроется тьма!
Мальчик ошибся в последней строчке. Учитель поправил ученика. “Надо – разум”, – сказал учитель. Мальчик, не поправившись, сел на место. Пушкин, несомненно, исправил бы само стихотворение – в духе “ошибки” ученика».
Хорошо, что у Платонова хватило такта не публиковать этот неприличный пассаж. Сталин для него действительно стал светочем, Солнцем. Это – не гипербола.
Платонов в конце 30-х годов (возможно, это связано с арестом его единственного сына-подростка, но скорее всего все же – нет, ибо только что приведенный текст он сочинил за год до этой личной его беды) вконец потерял чувство меры: он славословил и работу «органов» по разоблачению «врагов народа», готов был писать любую «правильную» глупость, лишь бы ее напечатали и познакомили с ней вождя.
А его недруги, напротив, видя эту слабость писателя, распалялись еще пуще. Самый низкий из них – критик В. Ермилов. Он попил кровушку многих писателей, не одного Платонова.
