— Ну, я пытался.
Бар постепенно заполнялся, скоро должна была начать выступать первая команда. Альбом Ника Кейва эхом звучал в прокуренном воздухе, от чего зал казался больше, чем он был на самом деле.
— Спасибо за демо-запись. Впечатляет. Немного пугающе, когда инструменты сливаются. Точно это идет откуда-то извне.
Я не знал, как еще описать то, что произошло, ту фигуру в дожде.
— Да, верно, я думаю. Послушай, я хочу записать альбом. Эти песни и еще несколько новых. Я думаю, у нас появился шанс…
Он прижал ко рту костяшки пальцев.
— Записать пластинку — это кое-что значит. Мы немного повыступаем, просто, чтобы привлечь внимание. Когда Стив сказал, что уезжает, я подумал о тебе. Нам нужно более тяжелое звучание. Согласен?
— Да. Но один басист не сможет это обеспечить. Я хочу сказать, что буду рад поучаствовать, но, может быть, тебе нужен другой лидер-гитарист, который возьмет контроль над музыкой, пока ты поешь. В принципе ты хорошо играешь, но…
— Технически я дерьмо. Мартин сказал, что ты всегда был честен. Бестактный ублюдок, как он выразился. Послушай, мне нужна практика, да. Но я знаю, какой звук мне нужен. Здешние гитаристы-виртуозы, все как один, хотят быть долбаными Джимми Пейджами. А мне нужны музыканты, а не герои.
Он посмотрел на меня с такой болью, что стало ясно, что и он не желает быть героем. Не было смысла пытаться разглядеть что-то в нем. Он не был прозрачным.
Мы продолжили пить во время выступления разогревающей электронной команды. Они были полным дерьмом, но мы молчали, пока они не закончили. Люди, болтающие на концертах, ничуть не лучше тех, кто треплется в кино. Их нужно выволакивать в темный коридор и душить, молча. Карл пил чистый «Бушмилс», а я — «Владивар», поскольку ничего лучшего не было. В переполненном баре было тепло, лед таял в стакане быстрее, чем ты успевал допить.
Во время перерыва мы говорили о репетициях и записи. У меня остались смутные воспоминания о студийной работе, поспешной и суетливой из-за минимального бюджета; полученных денег мне хватило на то, чтобы заплатить за пару месяцев за квартиру, но серьезного контракта получить так и не удалось. Карл не производил на меня впечатления коммерчески успешного типа, несмотря на его талант. Тяжело — работать и не получать за это ни гроша. Я отбросил свои сомнения и позволил атмосфере концерта поглотить меня.
«Свободный жребий», похоже, играли ту же программу, что и год назад, сложно сказать. Вокалистка шептала и визжала клаустрофобическим сдавленным голосом, в то время как группа выдавала плотный, ударный шторм. «Строки мертвы, экраны пусты/ Ты лишь себя благодари». Она была бледная, с крашенными черными волосами и темно-синими глазами. Я не мог понять, сколько ей лет. Ударник, ее бойфренд, полностью соответствовал той разновидности готик-панка, что она пыталась создать, но пара гитаристов похоронила все под тупым покровом металла. В конце она замерла на месте с закрытыми глазами, позволив остальным кружить вокруг ее молчания. Никакого продолжения на бис не последовало.
Было всего лишь десять тридцать. Часть публики осталась выпивать, и через несколько минут «Свободный жребий» присоединились к нам. Пока ударник покупал напитки в баре, Дайан подошла к нам с Карлом.
— Привет, дорогой. — Она коротко поцеловала Карла в губы. Вне сцены в ее голосе слышался явный бирмингемский акцент. — Кто этот милый юноша?
— Это мой новый басист, — ответил Карл, слегка подчеркнув слово «мой». — Он играл в «Голубом Нигде». Но они… эээ…
Дайан улыбнулась мне. У нее были отличные, хотя довольно крупные зубы.
— Что, блюзовый музыкант, Карл? Твой новый альбом станет «Джазовой Одиссеей» [2]?
— А твой превратится в «Понюхать перчатку» [3]?
Нам всем это показалось ужасно забавным. От алкоголя иногда такое случается. Дайан пожелала Карлу удачи и направилась в бар, где ее ждал длинноволосый юнец с двумя пинтами устрашающе темного пива. Карл осушил двойную порцию виски одним медленным глотком, вздрогнул и сказал: «Пошли».
Снаружи здания выглядели куда древнее, чем прежде. Луна светила так ярко, что облака, казалось, проплывали позади нее. Мы шли вдоль канала под бледным светом фонарей по отреставрированной дорожке. Вода, казалось, ничего не отражала. Над нами пьяные юнцы в белых рубашках смеялись и спорили с какой-то бессильной жестокостью, точно медные трубы.
