А тут еще и мода на сюрреализм… Не нужно знать его интеллектуальные тонкости, чтобы принять этот стиль. Сюрреализм не выражал вкус эпохи, и безвкусица могла стать основой творчества, если она намекала на протест. Стиль закрывал глаза на принятые каноны. К чему знать правильные пропорции, если придумавшие их древние греки не имели представления об «-измах» в искусстве? А «-измы», право, хорошо продавались.
А ЧТО ДО СЮЖЕТНОЙ ЛОГИКИ, – ДА КОМУ ОНА, В СУЩНОСТИ, НУЖНА? ВЫ ЕЩЕ «ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ» МАЛЕВИЧА НЕ РАЗГАДАЛИ, А УЖЕ СТРЕМИТЕСЬ ПЕРЕБРАТЬСЯ НА СЛЕДУЮЩИЙ ЭТАП.
Кино находилось на обочине творческих тенденций. Ярмарочное зрелище на то и зрелище, что лишено туманных витийств. И если бы не революционная по тем временам картина Сергея Эйзенштейна «Броненосец «Потемкин», Бунюэль так бы и продолжал считать, что кино – это шутливое развлечение, как та лента, которую он однажды увидел, – про поющую мультипликационную свинью, напрасно не замечающую, что фильм-то немой.
Кино должно быть необычным, иначе зачем его снимать? Развлекая, не найдешь истины. А разве не ради этих поисков люди начинают заниматься искусством? «Андалузский пес» (1929) – про это. И пусть в многозначительно-таинственной фразе больше риторического пафоса, чем содержательной значимости, но «про это» – действительно подходящая формула для модернистского творения (вспомним хотя бы стихотворение Маяковского). А если не знаешь, как рассказать об «этом», всегда под рукой есть сны. «Если фильм слишком короток, я введу в него свой сон», – шутил Бунюэль. А в «Андалузского пса» он решил включить не только свой, но и сон Сальвадора Дали, что, разумеется, было весьма чревато. Едва ли человеческое подсознание способно выдавать логически стройные сценарии. Какой здравый рассудок в силах придумать сцену с бритвой, разрезающей глаз? Другое дело – подсознание. Ему не нужны аргументы, дабы усыпать ладонь муравьями. Это даже не пресловутая формула: «Я так вижу», а более изощренная, замысловатая – «Мне так привиделось». Вот они с Дали и сделали, что сделали. А совесть в таких случаях всегда чиста: в конце концов, даже обещание бросить курить, произнесенное во сне, не имеет юридической силы. Если и приходится за что-то отчитываться, то лишь за потраченные деньги. Но и здесь все было благополучно – постаралась предприимчивая мать. Ведь что такое настоящая материнская любовь? Это и искусство найти деньги для своего сына, и наскоро забыть об их безответственной трате. Вряд ли она поняла задумку сына, но ей и не нужно было этого делать. «Андалузский пес» – это персональный каприз Бунюэля. Видение, которым он делится не как пророк, а как пациент у психоаналитика. «Я вижу пятна крови, доктор, и они видоизменяются. Кажется, что-то с ними происходит. Да, они вдруг – не поверите – стали бабочками».
И не поверили бы, покуда не увидели все это на экране. Чудо кинематографа в том, что интересным может стать что угодно, включая сны.
Главное, не навредить. И пусть, по слухам, во время премьерного просмотра произошли два выкидыша – сомнительная информация хуже причудливых сновидений. Хотя и то и другое из области нереального.
Совсем другая история приключилась с фильмом «Золотой век» (1930). Вот его-то признали и опасным для здоровья (преимущественно психического), и подрывающим базовые устои общества (кто бы напел, в чем они заключаются?), и омерзительным. В общем, сделали хорошую биографию нашему испанцу. Если и искать слабые стороны капитализма – а в то время было модно коротать досуг за искрометной критикой буржуазного общества, – то самая явная из них, несомненно, это тотальная усредненность ума. На этом фоне не нужно быть гением, чтобы проявить себя. «Золотой век» – визуальный эксперимент в формате «Нате!». И если кто-то хотел увидеть нечто другое, светлое и благопристойное, то «Нате вам, буржуи!». Так и формируются культовые имена.
Изъяли ленту из проката? Да обернется оно рекламной: «Не так сладок просмотр фильма, если его не запретили». А что до сюжетной логики, – да кому она, в сущности, нужна? Вы еще «Черный квадрат» Малевича не разгадали, а уже стремитесь перебраться на следующий этап.
