Они поднялись на второй этаж и свернули в коридор, пропахший лесным мылом. Дубовый пол блестел, отражая свет, проникавший через большое окно в конце коридора.
– Охранников у вас хватает, – сказал Тедди.
– Мы принимаем все меры предосторожности, – отозвался помощник смотрителя.
– За что общественность вам благодарна, мистер Макферсон, не сомневаюсь, – вставил Чак.
– Поймите одну вещь. – Макферсон снова обращался к Тедди. Они шли мимо закрытых кабинетов с именами врачей на серебряных табличках. – Другого такого заведения в стране просто нет. Мы принимаем самых сложных пациентов. Тех, с кем больше ни одна больница не справится.
– Здесь находится Грайс, верно? – спросил Тедди.
Макферсон кивнул:
– Винсент Грайс, да. В корпусе С.
– Грайс – это тот, который… – обратился Чак к напарнику.
– Да. Укокошил всю свою родню, потом скальпировал и сделал себе из их скальпов головные уборы.
– И в них разгуливал по городу, – продолжил Чак.
– Если верить газетам.
Они остановились перед двустворчатой дверью. Медная табличка гласила:
Макферсон, взявшись за ручку двери, повернулся к ним и посмотрел пронзительным взором.
– В менее просвещенный век, – сказал он, – этого Грайса посадили бы на электрический стул. А здесь его изучают, выявляют патологию, возможно, даже сумеют купировать отклонения в мозгу, заставившие его столь радикально нарушить общепринятые нормы поведения. Если так, то можно надеяться, что наступит день, когда подобные аномалии в нашем обществе будут полностью искоренены.
Его пальцы застыли на дверной ручке. Казалось, он ждал ответной реплики.
– Мечтать не вредно, – сказал Чак. – Не так ли?
Доктор Коули был до того худ, что казался истощенным. Не то чтобы ходячий скелет, каковых Тедди насмотрелся в Дахау, но немного откормить его не мешало бы. Его маленькие темные глаза сидели глубоко в глазницах, на лицо легли тени. Его щеки даже не ввалились, а провалились, и кожа вокруг была вся в застарелых прыщах. Тонкие губы и заостренный нос лишь усиливали его худобу, подбородок практически отсутствовал. Остатки волос были такими же темными, как глаза и тени под ними.
Зато он обладал яркой взрывной улыбкой, в которой сквозила уверенность в себе, отчего радужная оболочка глаз делалась светлее. Именно эту улыбку он и пустил в ход, выходя из-за стола им навстречу с протянутой рукой.
– Пристав Дэниелс. Пристав Ауле. Рад, что вы смогли так быстро выбраться.
Его рука оказалась сухой и гладкой, как у статуи, а пожатие жестким, до костей, и оно отозвалось у Тедди до самого предплечья. В глазах Коули зажегся огонек – дескать, не ожидал, да? – а затем он повернулся к Чаку:
– Очень рад, сэр. – Улыбка пулей улетела, он уже обращался к помощнику смотрителя. – Пока всё, Макферсон. Спасибо.
– Да, сэр, – откликнулся тот. – Мое почтение, господа. – И с этими словами вышел из кабинета.
Улыбка вернулась на лицо Коули в клейкой версии, напомнившей Тедди пленку на супе.
– Хороший человек. Макферсон. Неравнодушный.
– К чему? – спросил Тедди, присаживаясь возле стола.
Улыбка трансформировалась, съехав на одну сторону и там застыв.
– Простите?
– Он неравнодушный, – повторил Тедди. – К чему?
Коули, сев за стол из тикового дерева, развел руки:
– К работе. В нашем случае это моральный сплав закона, порядка и врачебного внимания. Еще пятьдесят лет назад, а то и меньше, отношение к таким пациентам, как наши, было однозначное: в лучшем случае заковать в кандалы и пусть гниют в собственном дерьме. Их систематически избивали, как будто психоз можно выбить из человека. Их демонизировали. Их истязали. Подвешивали на дыбе. Загоняли шурупы в черепную коробку. Иногда топили.
– А сейчас? – спросил Чак.
– Сейчас мы их поддерживаем. Морально. Мы пытаемся их вылечить, поставить на ноги. А если это не удается, то, по крайней мере, обеспечиваем им необходимый покой.
– А как же их жертвы? – спросил Тедди.
Коули поднял брови. Он ждал продолжения.
– Это ведь люди, совершившие жестокое насилие, – сказал Тедди. – Так?
Коули кивнул:
– Весьма жестокое, да.
– Они кого-то мучили, – продолжал Тедди. – Кого-то даже убили.
