Близится время обеда.
Все продукты, которые взяли с собой, мы сразу отдали хозяйке.
Она удивленно смотрит на старика — правильно ли она поняла? Он кивает. Ему мы уже втолковали, что будем жить, как они.
Оказывается, жить, «как они», — это не сразу дается.
На низеньком столике появляется миска с кровью — в ней светлые и темные слои, какие-то сгустки; рядом с миской кусок оленьего бока, ребра.
Гораздо позже мы узнаем, что это лакомый кусочек, это любимым гостям дают сырые оленьи ребра.
Все, вооружаясь длинными и острыми ножами с рукоятками из отполированного оленьего рога или моржового клыка, захватывают губами кусочек мяса, но не откусывают, а подрезают ножом — снизу вверх, у самых губ. Потом мне не раз говорили с шутливой серьезностью:
— Смотри, отрежешь нос.
Но пока… пока мы только пьем чай.
Как-то не по себе от губ и рук, перепачканных кровью, — в миску с подсоленной кровью макают кусочки мяса.
Старик говорит: «Может, жарить будешь?» — и протягивает сковородку. Пока жареное лучше.
Потом мы привыкли, сперва понуждаемые голодом, а потом и соображением, что это великолепное средство от цинги — сырое мясо и кровь оленя, нерпы, зайца-ушкана: ненцы никогда не болеют цингой.
Забирая детей из школы на каникулы, родители стараются побольше кормить их сырым мясом и кровью.
— Дети были бледные, стали мерзнуть, — говорят ненцы, — теперь опять станут румяными и не будут бояться холода.
Раньше в школах не давали детям сырого мяса, и они через некоторое время совсем переставали есть непривычную луца — еду. Бывали случаи, когда родители увозили детей из школы.
Потом в школах стали давать сырое мясо два раза в неделю, но детям этого недостаточно; к тому же приезжие воспитатели делают это часто с нескрываемой брезгливостью, производящей дурное впечатление на детей.
Сырое оленье мясо — убивают чаще всего теленка или жирную важенку — очень нежное, мягкое и вкусное; когда мы, наконец, решились попробовать, оно оказалось гораздо вкуснее жареного или вареного; так же дело обстоит и с рыбой: омуль, сиг, чир и особенно красные рыбы — голец и семга — в сыром виде гораздо нежнее и вкуснее, чем в любом другом.
Все это мы узнали гораздо позже, но «вкусить мясо сырой рыбы» пришлось буквально через несколько дней.
Видя, что мы «едим» только чай, старик послал старшего сына и племянника ловить рыбу в Кривом озере, и на следующий день к обеду появилось ведро с посоленной водой, в которой плавали куски сигов.
Мы все еще колеблемся, но старик, кажется, будет огорчен.
Кроме того, он выставляет последний, убеждающий нас довод:
— Соленую рыбу ес? Тоже сырая, только не свежая. Не сохраняли — посолили.
Володя первый мужественно опускает руку в ведро и, ухватив скользкий кусок, так же мужественно кусает его.
— Ешь, вкусно…
Действительно вкусно.
Только что тундра сверкала синей рябью бесконечных своих озер — и вот осталась только одна круглая сопка, на которой стоит чум. Еще по плеску угадывается ручей, проложивший свое русло вокруг этой сопки, а дальше весь мир состоит из плотной мокрой ваты тумана; ветер выжимает из тумана мелкий дождь.
Намокает все: шкуры чума, шкуры-одежды, шкуры-постели. Капли тумана — на пушистых оленьих рогах, на редких травинках лысых кочек; по наклонным шестам чума стекают круглые холодные капли, капают на шею, в чашки с чаем.
Отсыревшие карандаши. Мокрая бумага.
И только старик говорит:
— Ницего-о. Солнце всяко выйдет, всяко все высусыт…
Уэско делает копылья для новых санок. Все работы выполняются ножом, очень аккуратно — в нартах нет ни одного гвоздя. Уэско просверливает отверстия странным инструментом, состоящим из металлического стержня и двух нерпичьих шнурков, за которые он очень быстро дергает. Окончательная форма придается отверстиям опять-таки ножом. Сидит на земле, вытянув ноги.
Начинается дождь. Уэско даже не поднимает голову. Высокая плоская шапка на склоненной голове оставляет открытым сухой затылок; капли дождя затекают внутрь малицы. Рядом сын Иона пишет чернильным карандашом какую-то сводку о поголовье оленей в стаде. Темно-малиновая маличная рубаха совсем мокрая.
