И тут из собачьего логова вышел вожак. В отличие от других, он не пустился наутёк, а перескочил через остатки костра и, принюхиваясь, застыл перед входом в пещеру. Я была настолько близко от него, что видела его раздувающиеся ноздри, он же не замечал меня до тех пор, пока я не подняла лук. К счастью, мое движение не спугнуло его.
Вожак стоял мордой ко мне, расставив передние лапы (словно изготовился к прыжку) и сощурив жёлтые глаза до щёлочек. Стрела попала ему в грудь. Он отвернулся, сделал шаг в сторону и рухнул на землю. Я пустила в него новую стрелу, однако она прошла стороной.
Тогда из пещеры появились ещё три собаки. Оставшимися стрелами я поразила двух из них.
Прихватив копья, я слезла с каменной террасы и направилась через кусты туда, где упал вожак. На том месте его не оказалось. Пока я стреляла в других собак, вожак исчез. Раненый, он не мог уйти далеко, но, сколько я ни искала — и перед пещерой, и около террасы, на которой стояла, — вожак не нашёлся.
Выждав порядочное время, я зашла в собачью пещеру. Она была глубокая, однако достаточно светлая, чтобы можно было всё рассмотреть.
В дальнем конце пещеры лежала недоеденная тушка лисицы, рядом я увидала чёрную собаку с четырьмя серыми щенками. Один щенок заковылял в мою сторону — этот меховой шарик мог запросто уместиться у меня в руке. Я уже потянулась за щенком, но его мать вскочила на ноги и оскалилась. Я попятилась и задом, с копьём наперевес, выбралась из пещеры. На мое счастье, прибегать к копью не понадобилось. Однако раненого вожака я в логове не обнаружила.
Подступала ночь, и я пошла, огибая подножие горы, к себе в хижину. Не пройдя по излюбленной собаками тропе и нескольких десятков шагов, я наткнулась на обломок стрелы. Жало было отгрызено, и я поняла: это та самая стрела, которой я ранила вожака.
Чуть дальше мне попались и его следы. Отпечатки лап на земле были неровные: похоже, вожак еле плёлся. Я проследила за ними почти до берегового обрыва, а там потеряла из виду в темноте.
На другой день лил дождь, на третий — тоже, так что я не ходила никого искать, а потратила время на новые стрелы. Через два дня, захватив всё боевое снаряжение, я пошла по тропе, которую бродячие собаки проторили мимо моего дома.
Следы были смыты дождём, но я двинулась прямиком к каменной гряде, у которой потеряла их. Я нашла вожака на дальней стороне гряды. Большой серый пёс лежал с поджатой под себя лапой, из груди торчал обломок стрелы.
Разделявший нас десяток шагов позволял мне как следует рассмотреть его. Я была уверена, что вожак мёртв, тем не менее занесла копьё и хорошенько прицелилась. Когда я готова была уже метнуть копьё, пёс приподнял морду и уронил её обратно на землю.
Удивлённая, я опустила оружие и некоторое время пребывала в нерешительности: то ли всё-таки бросить копьё, то ли взяться за лук? Зная повадки зверей, я привыкла к тому, что они могут притвориться мёртвыми, а потом напасть на тебя или убежать.
Копьё на таком расстоянии вроде было надёжнее, но я лучше владела луком, поэтому взобралась выше, чтобы не дать вожаку улизнуть. Я нащупала удобное место для ног, приготовила на всякий случай вторую стрелу, вложила первую в лук и, натянув тетиву, прицелилась псу в голову.
Кто знает, почему я не выстрелила? Я стояла против него с натянутым луком — и была не в силах послать стрелу. Может быть, потому что огромный пёс не шевелился. Если б он встал, я бы прикончила его. Я долго стояла, не сводя с вожака глаз, затем полезла вниз.
Пёс продолжал лежать неподвижно и — как мне казалось, пока я не подошла совсем близко, — бездыханно. Торчащий из груди обломок древка был в крови. Косматая шерсть на загривке слиплась от дождя.
Мне кажется, он даже не почувствовал, что я беру его на руки: обмякшее тело казалось безжизненным. Вожак был ужасно тяжёлый, и я сумела поднять его, только когда встала на колени и закинула собачьи лапы себе за плечи.
Таким образом, со многими передышками, я доволокла пса до своего жилища.
Поскольку протащить его под оградой было невозможно, я разрезала жгуты водорослей, вынула два китовых ребра и только так сумела внести вожака в хижину. Когда я положила его на пол, он не только не поднял головы, но даже не открыл глаз; правда, пасть у него была разинута, и он дышал.
