- В отпуске? - Скачков незаметно выкинул закуску.
Алесич помолчал, глядя на воду, в ту же известную одному ему точку, потом с неожиданной душевностью признался:
- Не хочется, Валерий Михайлович, ни работать, ни отдыхать.
- Не понимаю, - подсел к Алесичу Скачков. - Чтоб живому человеку ничего не хотелось...
- Нечем жить, - сказал так просто, как говорят о чем-то глубоко пережитом и хорошо продуманном.
И все же Скачков не поверил ему. Еще недавно он сам, Скачков, говорил что-то похожее своему преемнику. Так он же, считай, жизнь прожил, достиг в этой жизни такой высоты, какой не каждому удается достигнуть. А Алесич, если разобраться, ничего же не видел, ему много чего должно хотеться.
- Как нечем жить? А работа? Семья?
- В семью не верю... Семья, когда все идет ладом, когда все держится на доверии, уважении, поддержке. А если только общая газовая плита да, извините, общий сортир, это не семья.
Уловив в словах Алесича игривые нотки, Скачков засмеялся, сказал будто шутя:
- Знаешь, Иван, как это называется? Капитуляция. Капитуляция перед жизнью. Если мы все из-за бутылки света белого не станем видеть, то нам хана. Деградируем. А тем временем женщины завоюют мир.
- Они и так нас на задний план... Только хорохоримся, что мы то да се, а на деле давно танцуем под их дудку. А кто не хочет танцевать, того выгоняют из дома и подыскивают себе более послушного танцора. Нам остается только одно... - Алесич опять достал бутылку. - Может, еще по глотку?
- Нет, спасибо.
- Пусть будет так, - Алесич спрятал бутылку. - Я сам терпеть ее не могу. Гадость. Противно смотреть, но...
- Слушай, Иван, - раздумчиво начал после короткого молчания Скачков. Я не знаю, что произошло в твоей жизни, однако нельзя же так...
- Как?
- Ну вот так. Сидеть и глазеть на воду. Так можно себя черт знает до чего довести. Надо же жить, действовать, работать.
- Зачем?
- Чтобы вместе с людьми. Наконец, чтобы было на что жить. Мало ли чего живому человеку надо?
- Ничего мне не надо. Я сам себе не нужен.
- А людям?
- А что люди? Они мне не нужны. А кто нужен мне, тому я не нужен.
- Напрасно ты так. Не поверю, чтобы всем ты был безразличен, как ты считаешь. Возьми мать. Думаешь, ей весело смотреть на тебя такого? Ты же молодой человек. Тебе жить да жить... Мне не хочется, чтобы ты оставался таким. Искренне. Правда, в тот раз, когда ты приходил, прося помощи, я не помог. Признаюсь, побоялся. Побоялся, что ты подведешь.
- Конечно, подвел бы, - без всякой обиды согласился Алесич.
- Я хочу, чтобы ты пошел работать. В коллективе тебе не дадут закиснуть. Как ты? Я сейчас буду в Зуеве. Так что приходи. Пожалей мать. Заработаешь денег, ей поможешь. Попрошу, пусть возьмут тебя на буровую. Подальше от городов и деревень. Только надо взять себя в руки. А ты это можешь. Тем более что работа интересная. Будешь искать нефть. Сам не заметишь, как оживешь. А чего здесь сидеть? Пялиться на воду, пока глаза не станут пустыми, как эта вода?
- Подумаю, - проговорил Алесич равнодушно, но, как показалось Скачкову, без прежней унылости в голосе.
- Думай, думай. Жду. Примерно через неделю.
- Так, может, за ваше новое место? - потянулся Алесич за бутылкой.
- Нет, давай не будем, - отмахнулся Скачков. - Вот устроюсь, тебя устрою, тогда и посидим. Договорились? - Он встал. - Пойдем? Что здесь торчать?
Алесич ничего не ответил. Как смотрел на воду, так и продолжал смотреть. Скачков немного постоял и пошел.
У двора, накинув на плечи пальто, его ждала мать.
- Я сижу как на иголках. Хотела бежать навстречу, - улыбнулась сдержанно.
- А чего?
- Боюсь я этих молчунов. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Нелюди. Ему что? А матери горе. На Параску глядеть больно. Разве тут не согнешься, если у детей жизнь не ладится.
- Дети, - хмыкнул Скачков. - Сами давно отцы. Пора научиться самим о себе думать.
- Ай, сын, для матерей вы всегда дети.
- Когда автобус на Гомель? - вдруг поинтересовался Скачков.
- Уже едешь? - не без разочарования спросила Ховра.
- Надо в Зуев. Посмотреть квартиру, о жениной работе поговорить. Не хочется тянуть с переездом.
