Диана никак не могла взять в толк, что именно заставляет ее так настойчиво стремиться выполнить рекомендации агента Мартина и во что бы то ни стало дойти до указанного им места. Она также не понимала, почему ей представляется таким важным насладиться видом, о котором говорилось в письме. Ей пришлось признать, что этим она, скорее всего, обязана свойственным ей упрямству и настойчивости, а раз так, решила она, то в этом нет ничего дурного. Поэтому она зашагала дальше, не забыв, перед тем как тронуться в путь, еще раз приложиться к уже начавшей нагреваться бутылке с водой.
Она сказала себе, что жизнь в Пятьдесят первом штате следует начинать с чистого листа и негоже в первый день поддаваться утомлению и слабости, вызванным ее болезнью.
Из-за того что ей было трудно идти по сыпучему песку, она позволила себе несколько раз громко и смачно выругаться, наполняя чистый воздух вокруг себя непристойностями, которые тем не менее помогали ей идти довольно быстро. «Гребаная пыль! — причитала она. — Чертовы камни! Долбаная дорога!»
Однако, идя вперед по дороге, которая по-прежнему шла в гору, Диана улыбалась. Она редко употребляла бранные слова, так что теперь, когда они так легко слетали с ее языка, у нее возникало какое-то необыкновенное чувство — чувство преодоления чего-то запретного. Она опять оступилась, хотя и не так сильно, как только что. «Вот хрень!» — ругнулась она и хихикнула. Она принялась сыпать бранью ритмично, смакуя слова, стараясь каждый раз попадать ногой в такт, так что непристойности звучали у нее наподобие строевой песни.
Теперь дорога заворачивала влево, убегая в сторону, словно своенравный маленький шалунишка, и то, что находилось за поворотом, оставалось скрытым от глаз Дианы.
«Отчего же так далеко, черт подери! — ворчала она. — Он же написал, что пройти придется всего полмили».
И она упорно шла вперед по дороге, ощущая, что уже поднялась достаточно высоко над уровнем той тихой улочки на окраине города, с которой начался ее путь. На какой-то миг ей вспомнился ее дом на островах Аппер-Киз, и она подумала, что на них все не так уж сильно отличается от здешних краев, хотя там дома выкрашены в яркий розовый цвет, все строения тянутся вдоль хорошей дороги, обрамленной стрип-молами и магазинами, в которых продаются всякие трикотажные шмотки, а рядом находится океан, присутствие которого невозможно скрыть и который постоянно готов напомнить, что дикая природа совсем близко, до нее буквально рукой подать — несмотря на все попытки людей это закамуфлировать, — то есть всего несколько секунд ходу. Здесь и вправду ощущалось нечто сходное с Южной Флоридой. Например, несомненно ощущаемое ею блаженное чувство одиночества. Оно ободряло и успокаивало. Ей нравилось оставаться одной, и она чувствовала, что эта черта ее характера передалась и ее дочери.
Она вдохнула поглубже и затянула старинную солдатскую песню: «Мы идем в Преторию, Преторию, Преторию…»[98]
Звук ее голоса, хоть и уставшего, и измученного, тем не менее отражался от скал и камней, создавая небольшое эхо.
«Когда Джонни вернется домой, ура, ура![99] — запела она еще одну песню. — Когда Джонни вернется домой, ура, ура! Когда Джонни вернется домой, его я крепко обниму и мы оба крикнем: „Ура, ура!“»
Она ускорила шаг и принялась размахивать руками в такт пению: «Мы ввысь летим в голубое небо, все ближе и ближе к солнцу…»[100]
Она подняла голову и распрямила плечи.
— Ша-а-агом марш! — скомандовала она. — Раз-два. Раз-два… — Она миновала изгиб дороги и остановилась. — Раз-два… — повторила она, теперь уже шепотом.
У самой обочины, примерно в пятидесяти ярдах впереди нее, стоял автомобиль.
Это был белый четырехдверный седан, на каких ездят правительственные чиновники, точно такой же, на каком накануне агент Мартин привез ее и Сьюзен из аэропорта. На ветровом стекле она увидела красный пропуск, позволяющий проезжать куда угодно. «Он что, приехал сюда, чтобы меня встретить?» Она остановилась как вкопанная. Вопросы так и роились у нее в голове. Ей стало страшно. Затем, осознав, что ответов на них не получит, если останется на месте, она решила, что надо что-нибудь сделать.
