— Ты умер, — заявила она вслух, обращаясь к рисунку. — Ты погиб в автомобильной катастрофе, и надеюсь, что тебе было больно.
Она взяла в руки рисовальный альбом и, пристально посмотрев на рисунок и сочтя его карикатурой, отложила в сторону. Ей пришла в голову мысль, что складки рта унаследовала Сьюзен, тогда как лоб достался сыну. Подбородок был практически одинаков у всех троих. Глаза же — господи, чего они только не видели, эти его глаза! — не перешли ни к кому. Во всяком случае, она так считала.
«Я была слишком молода и слишком одинока, — принялась оправдывать себя Диана. — Тихая девушка, которая живет в мире книг. У меня не было друзей. Меня трудно было назвать красоткой, и кавалеры за мной не ухлестывали. Никто не назначал мне свиданий, никто не писал любовных записок. Я носила очки, гладко зачесывала назад волосы, никогда не пользовалась косметикой. И никогда не отличалась чувством юмора или склонностью к спорту. Во мне совсем не имелось ничего такого, чем я смогла бы привлечь внимание парней. Я была неуклюжей и могла говорить лишь о том, что составляло сферу моих интересов. За ее пределами я практически не умела поддерживать разговор. И до того как на моем горизонте появился он, я думала, что такой станет вся моя оставшаяся жизнь, а еще мне частенько казалось, что, возможно, моя жизнь закончится раньше, чем в ней произойдет нечто по-настоящему значительное. Мне и вправду хотелось поскорее покончить со всем этим. Вот я какой была — сплошной клубок суицидальной депрессии».
Внезапно ей захотелось спросить: а почему так было? И тут же пришел ответ: «Потому что моя мать тоже была тихой, похожей на мышку женщиной, слабой духом, страдающей болезненным пристрастием к таблеткам для похудения, а отец был преданным одной только своей науке ученым, отчасти холодноватым, отчасти тяготящимся семейной жизнью, который любил жену, но изменял ей с другими и каждый раз, когда так поступал, стыдился этого, а в результате еще более отдалялся от своей семьи. Я росла в доме, полном секретов и недомолвок, но не жаждала докопаться до правды, а когда выросла, мне страстно захотелось покинуть его, и когда это наконец совершилось, вдруг выяснилось, что ничего хорошего за его пределами меня не ждало».
Диана снова взглянула на рисовальный альбом.
«Зато меня там ждал ты».
Она порывистым движением потянулась за альбомом и, взяв его в руки, снова открыла на прежней странице.
— Я спасла их! — выкрикнула она. — Я, черт побери, спасла детей и спасла саму себя от тебя!
Диана привстала и зашвырнула альбом на другой конец комнаты, где тот ударился о стену и, зашелестев листами, упал на пол. Она же опять погрузилась в кресло, запрокинула голову и закрыла глаза. «И вот я теперь умираю, — подумала она. — И как раз теперь, когда мне так нужен покой, именно его-то у меня и нет». Она открыла глаза и увидела, что альбом, падая, раскрылся и лицо на ее рисунке по-прежнему смотрит на нее. «Из-за тебя».
Она встала, пересекла комнату и подняла альбом с полу. Смахнув с него пыль, аккуратно закрыла, потом собрала угольные карандаши и лоскут, при помощи которого производила растушевку, чтобы передавать светотени, отнесла все свои рисовальные принадлежности в стенной шкаф, находящийся у нее в комнате, и засунула там в дальний угол, где, как ей казалось, они еще долго не станут попадаться ей на глаза.
Отступив на шаг назад, она захлопнула дверцу стенного шкафа. «Хватит, больше я об этом вспоминать не стану, — пообещала она самой себе. — В ту ночь все закончилось. Нет ничего хорошего в том, чтобы без конца ворошить в памяти подобные вещи».
Не слишком-то веря в то, что она только что сказала, и подозревая, что солгала себе и на этот раз, Диана принялась ждать возвращения Сьюзен с рыбалки. Она делала это в полной тишине, окруженная сиянием всех ламп в доме, пока не услышала знакомые шаги дочери, которая шла по дорожке к дому.
Ломтики свежей рыбы, припущенные в небольшом количестве сливочного масла, белого вина и лимонного сока, были восхитительно нежны и способствовали улучшению настроения. Мать и дочь выпили за ужином по бокалу вина и обменялись парой не слишком острых шуток, которые тем не менее заставили обеих рассмеяться, чего с ними давненько уже не бывало. Диана ничего не сказала о том рисунке, который сделала. А Сьюзен ничего не поведала о том, почему припозднилась. Где-то в течение часа им с успехом удавалось делать вид, что все обстоит как всегда, и эта иллюзия устраивала их обеих.
