– Есть люди, которым нравится быть вечно гонимыми, – сказал Цимбаларь. – Особый вид мазохизма.
– А я считаю иначе, – возразил Кондаков с видом Сократа, проповедующего свое учение черни. – В человеческом обществе всегда существует какой-то процент тех, кто не согласен с действительностью, какой бы она ни была. Ведь чёрную мессу служили ещё в те времена, когда за это сжигали на кострах. И Лютер пёр на католическую церковь, рискуя головой. Про наших доморощенных инакомыслящих я лучше умолчу. Слишком длинный список получается. От князя Всеслава до графа Толстого. Ни в волчьей стае, ни в коровьем стаде оппозиционеров не бывает. А в человеческом сообществе они не переводятся. Знать, нужны для чего-то.
– Вместо пугала, – проронил Цимбаларь.
– Не скажи. Законы мироздания суровы, но целесообразны. Наверное, в том, что все одинаково думают и в одну сторону смотрят, есть какая-то опасность. Такое единомыслие до добра не доведёт, особенно в лихую годину. Вот и заложила природа в человека ген противоречия, дабы всегда в запасе имелись те, кто способен повести филистёров по новому пути. Уверен, что если сейчас восторжествовал бы сатанизм, некоторые маги, магистры и рыцари незамедлительно переметнулись бы в христианство. Так сказать, назло господствующей тенденции.
– Возможно, ты в чём-то и прав, но сатанизм – это уже крайность. Тут не оппозицией пахнет, а клиникой… Сами своего сатану придумали и сами же ему поклоняются.
– Разве с богами иначе было?
– Иначе. Если говорить о Боге-отце, то его придумали для пользы дела. Чтоб дикий народ в рамках держать. Не убей, не укради, не возжелай и так далее! Весьма разумно. Не уцелеет племя, если все подряд начнут убивать, воровать и греховодничать. А сатанисты, наоборот, вопреки здравому смыслу действуют. Проповедуют разврат, ритуальные убийства, кровосмесительство, осквернение святынь. Это уже не дух противоречия, а патология какая-то.
– Ну не знаю… – похоже, что доводы Кондакова иссякли. – Ты лучше Достоевского почитай. Авось и найдешь для себя ответ.
– Это вряд ли. При Достоевском жизнь совсем иная была. Тихая, дремотная. Из Москвы в Питер неделю ехали. Ни тебе Чикатило, ни товарища Ежова, ни Басаева.
– Хватало всякой дряни и в те времена. Только масштабы, может быть, иные были… Вспомни Джека-Потрошителя или Сергея Нечаева, которого тот самый Достоевский в своих «Бесах» изобразил. Но даже такой матёрый пессимист, как Федор Михайлович, искренне полагал, что спустя век, то есть примерно в нашу с тобой эпоху, жизнь будет слаще мёда. Вот и дожили. – Кондаков помахал списком сатанистов.
– Ладно, – Цимбаларь припечатал ладонью по столу так, что бутылочка клея, как назло не закрытая, опрокинулась прямо на служебные бумаги, – надоела эта пустая болтовня. Христиане, коммунисты, сатанисты… Давай лучше своё собственное общество учредим.
– Какое? – поинтересовался Кондаков, убирая от края стола все хрупкие и валкие предметы.
– Общество противников всех обществ. Никаких сборищ, никаких программ, никаких контактов между членами, а главное, никакой деятельности.
– И как же в такое общество вступать?
– Исключительно мысленно!
– Мысленно я уже во многих обществах состою, – с грустью признался Кондаков. – В калифорнийском клубе миллиардеров, в британской ассоциации охотников, в редколлегии журнала «Плейбой», в американской киноакадемии, в отечественном совете безопасности, в европейском союзе виноторговцев, а когда меня начальство сильно допекает, ещё и в «Аль-Каеде».
Этот пространный мартиролог несбывшихся мечтаний прервало треньканье внутреннего телефона.
– Слушаю, – ответил Кондаков и сразу покосился на Цимбаларя. – Да, у меня сидит… А кто его спрашивает? По городскому… Женщина… Не представилась… Ну соединяй, ежели так.
– Привет, Саша!
Голос, долетевший сюда из неведомой дали, действительно был женским, а главное, очень-очень молодым. Бывают, конечно, молодые голоса и у немолодых женщин, но тут сомневаться не приходилось – столь искренне и наивно могут говорить лишь юные, не истерзанные жизнью создания. Вот только каким образом эта девочка раздобыла телефонный номер, известный лишь весьма узкому кругу лиц?
