Расклеился от одного взгляда совершенно посторонней женщины! Чего ради я так разнервничался? Неужели остался какой-то след? И под слоем пепла дремлют угли догоревшего костра, как говорил поэт? Старая сказка… Я отрезал Аларику раз и навсегда, у нас две разных жизни… Что я знаю о ней? Она не одна, вот и все. И все! Хватит об этом… А играл я, кажется, неплохо. До стрессовой отдачи, до сих пор ноги ватные…
В коридоре Филиппа догнал Солинд, несколько шагов прошел рядом молча, потом сказал с неожиданной грустью:
— Ты играл сильно, Филипп! Я не знаю второго такого игрока ни в одной сборной Системы. А ведь ты способен на большее, я-то вижу.
Филипп сжал зубы.
— Но?.. Я отчетливо слышу “но”.
Солинд остановился.
— Никакого “но” нет. просто… не забывай, что победы делают нас счастливее, а поражения — человечней. Древний тезис, но он и сейчас не устарел. — Тренер легонько подтолкнул Филиппа в спину. — Ты поймешь это позже. Ну иди, потом поговорим.
Филипп не разобрался до конца — в смысле намеков тренера, лишь гораздо позже он вспомнил это странное напутствие и понял его настоящий смысл. Теперь же он только кивнул и свернул в раздевалку. А у дверей все еще улыбающийся Гладышев подвел к нему троих:
— Это к тебе.
Рослый длиннолицый мужчина в куртке “ночь” и черных брюках блеснул цепкими глазами, бросил коротко:
— Простите, — и протянул сильную руку. — Май Ребров.
Филипп только теперь узнал его — это был тренер сборной Земли по волейболу. И рядом — Аларика! Неужели он — ее муж? Или мужем является второй, ее спутник?
Ошеломление не сразу покинуло Филиппа, и он еще раз пережил мгновенное чувство утраты и зависти к незнакомым людям, знавшим Аларику, вероятно, давно, и ему снова показалось, что не было между ними пяти лет времени и пространства, а был только странный сон, и стоит лишь тряхнуть головой, и Аларика засмеется и протянет руки…
Он уловил насмешливые искры в глазах женщины, очнулся и назвал себя.
— Аларика, — подала руку девушка, тонко уловив его колебания.
Молодой спутник Реброва, на голову ниже его, только коротко наклонил соломенную голову:
— Леон.
Ребров взял Филиппа под локоть и отвел в сторону.
— Много говорить не буду, вы, наверное, уже догадываетесь, по какому поводу я пришел. Я знаю вас уже два года… да-да, не удивляйтесь, два года. Солинд мой друг, и потому я знаю все об игроках сборной Русских Равнин. Начинали вы…
— В “Буревестнике”.
— Да, в “Буревестнике”, потом вторая молодежная сборная континента, потом первая… Вы спортсмен настроения. Это плохо, это большой недостаток для спортсмена экстра-класса, каковым вы несомненно являетесь. И несмотря на этот недостаток, я приглашаю вас в сборную Земли. Во-первых, потому что когда пик формы совпадает у вас с пиком настроения — вы способны на великолепную отдачу. Во-вторых, верю — вдвоем мы сможем устранить ваш недостаток. Конечно, мое мнение еще не есть решение Земного спорткомитета, но и оно достаточно весомо. У вас будет неделя отдыха, во вторник следующей недели прошу на тренировку.
— Но Валентин… — начал Филипп.
Ребров усмехнулся.
— Солинда я беру на себя. Он вырастил не одного выдающегося спортсмена, и это были люди во всех отношениях с большой буквы. Я верю в вас, иначе не было бы этого разговора. От вас зависит превратить мою веру в уверенность. Ну, до связи.
Ребров дружески стиснул плечо Филиппа, подмигнул и широким шагом вынес свое крепкое тело из теснины коридора. Филипп, опустив голову, постоял с минуту в задумчивости и не заметил, что Аларика оглянулась на повороте и окинула его не менее задумчивым взглядом.
Сзади послышались голоса, шаги — возвращались игроки, и он поспешил к своим.
* * *
— Я рад, что ты “прошел” Реброва, — сказал Гладышев, искоса посматривая на рассеянное лицо Филиппа.
Они стояли на верхней смотровой площадке спортивного комплекса, шпиль которого возносился на шестьсот метров над уровнем зеленого океана — над панорамой Москвы двадцать третьего века. Зеленые волны рощ, парков и заповедников не могли скрыть белых шатров, плоскостей и полированного пластика зданий, но с высоты первое, что бросалось в глаза — сочная рассыпчатая зелень лесного массива. И лишь потом в этой зелени начинали сверкать жемчужины зданий.
