Но вот однажды, в конце апреля, меня вызвал председатель губчека Василий Беляев.
- Катя! Умеешь молиться?
Честно говоря, этот вопрос меня смутил. Но делать было нечего, и я сказала: "Умею".
- Вот и хорошо, - обрадовался он. - Это то, что нам нужно...
На следующий день, натянув на себя все черное, я пошла в монастырь. Влившись в поток богомолок, вместе с ними вошла в мрачное здание. У входа купила свечу, поставила ее какому-то святому и начала молиться. Крещу лоб, а самой хочется смеяться, глядя на монахинь.
Так продолжалось несколько дней. Каждый из них был похож на другой как две капли воды: деньги за свечу, моление, кислые лица "товарок".
Через три недели моего "монашества" меня своим вниманием почтила одна монахиня. Судя по всему, она пользовалась среди посетителей обители большой властью и авторитетом. Опустившись рядом со мной на колени, она сначала молилась, а потом попросила остаться после службы.
Что сулило мне это знакомство?
Когда все разошлись, она, перебирая тонкими пальцами четки,спросила:
- Откуда ты, милая? Чья ты? Что-то раньше я не видела тебя?
- Раньше у меня не было надобности вымаливать у господа бога милости, ответила я как можно спокойнее. - Теперь, когда власти арестовали моих братьев, мне хочется, чтобы бог услышал молитвы и ниспослал всепрощение моим родным...
- А за что их арестовали?
- Если б я знала! Говорят, контрреволюционеры они.
Но какие же они контрреволюционеры, если нашу матушку и то боялись обидеть даже словом! - скорбно промолвила я.
- Бог все видит. Все слышит, - торжественно сказала монахиня. - И твои молитвы не останутся без ответа. Придет день, и будут твои братья снова на свободе, а вместе с ними вырвутся из темниц и все остальные, кто страдает сегодня за православную веру.
С этого разговора монахиня стала ко мне благоволить.
При встречах приветливо кивала головой, давала читать священные книги.
Так я стала своим человеком среди святош. Но однажды меня чуть не провалила комиссар продовольственного отдела Петрова. Что ей было нужно в монастыре и как ей удалось узнать меня среди одноликой черной массы осталось тайной. Но она узнала меня и, глядя в глаза, проговорила: "Что это ты, милая, в религию ударилась? Интересно!"
Я так и обомлела. А вдруг ее слова услышали другие?
Закрыв лицо руками, я, торопливо домолившись, быстро покинула монастырь.
"Вот будет здорово, если Петрова разнесет в городе молву о том, что я стала монахиней", - подумала я.
Бегу в горком партии. У Георгия Курулова в это время был Валериан Владимирович Куйбышев. Заметив мое волнение, они прервали беседу.
- Что случилось, Катя? - спросил секретарь горкома. - На тебе лица нет, словно за тобой ведьмы гнались.
Я поведала о происшедшем. Они выслушали меня, затем Куйбышев распорядился:
- Нужно срочно вызвать Петрову в горком и строгонастрого предупредить, чтобы держала язык за зубами.
А вы успокойтесь. Ничего плохого не случится, - обратился он ко мне.
Однажды вечером стою я в монастыре и вижу: идет высокая монахиня, а из-под развевающейся юбки видг неются начищенные мужские сапоги и вправленные в них брюки. Меня даже в жар бросило: "Что за наваждение?
Монахиня - в брюках?"
Незаметно отползла на коленях в сторону и спряталась за икону. Смотрю: "монахиня" направилась тоже к этой иконе. Я ниже склонила голову в усердной молитве, а сама слушаю. "Передушу вас всех. Почему не приготовили..." Другой мужской голос ответил что-то в оправдание.
Я потихоньку вышла в монастырский двор, а там какие-то люди выносят из подвала монастыря ящики и грузят их в сани.
"Как узнать, что это за груз? Рискну", - подумала я и подошла к саням. А тут как раз идет моя "приятельница" монахиня.
Решила опередить ее вопрос, который должен был последовать, когда она увидела возле саней непрошеную гостью.
- Матушка, что это у вас?
Матушка зло посмотрела на меня, а затем елейным голосом сказала:
- Милая, мы, как божьи птицы, живем подаянием.
Крестьяне нам хлебца и крупицы дают, а мы им золу в село посылаем. Детишек помыть, бельишко постирать.
У них ведь, кроме кизяка, другого топлива нет, а какая зола от кизяка.
