Особо сложные дела - страница 7

— У меня к вам предложение: доложите, кому надо, о том, что я могу быть полезен, что я с лихвой перекрою всё то зло, которое причинил Родине. Пусть оставят меня «не разоблаченным», и я такое покажу…

— Довольно! Всё ясно!.. Вы забыли только одно: в любом нашем органе нет места подлости, торгашеству, нечистоплотности, двурушничеству!

И, вынув из полевой сумки бумагу, следователь спросил:

— Может быть, желаете изложить свои показания собственноручно?

— Вы ставите меня в такое положение, что я вынужден…

— Разве я вас вынуждаю?

— Вы меня неправильно поняли. Я имею в виду обстоятельства. Вам, конечно, известно, у меня есть дочь студентка, медичка, на третьем курсе; есть и сын…

Следователь молча подал Океановскому стакан воды. Тот, не притронувшись к воде, поставил стакан на стол.

— У меня есть сын, инженер, изобретатель, работает на оборонном заводе… Жена стара и больна… Вы, впрочем, всё это знаете…

— Знаю, — подтвердил Захаров.

— Но вы не знаете одного весьма важного обстоятельства. Важного не для вас, а для меня, для них, моих детей, которых, естественно, я люблю и судьба которых меня теперь интересует больше всего на свете. Впрочем, свою просьбу я включу в показания.

Старик склонился над бумагой. Быстрым четким почерком он записал всё то, что рассказал следователю. В конце протокола сделал приписку:

«Всё рассказанное здесь моей семье известно не было. Сына и дочь я старался воспитать настоящими советскими людьми. Мне хотелось, чтобы дети мои загладили, смягчили, отработали (не знаю, как лучше сказать, но дело не в словах) вину своего отца. Прошу не трогать их и, больше того, скрыть от них трагедию их отца»

Протянув следователю этот протокол, Океановский тихо добавил:

— Разве это последнее обстоятельство не свидетельствует, что я враг подневольный?..

— Нет, оно свидетельствует о другом: о степени и глубине вашего падения.

— Пусть так. Но вы обязаны учесть…

— Трибунал всё учтет, решая вашу судьбу.

Следователь под охраной удалил разоблаченного лазутчика и позвал Петренко. Когда тот вошел в избу, они, не говоря ни слова, пожали друг другу руки, радуясь одной большой радостью — радостью бдительных и настойчивых советских патриотов.

Перед судейским столом — женщина: высокого роста, с обветренным лицом, серыми беспокойными глазами, русыми, короткими, гладко причесанными волосами; на ней черный, английского покроя костюм.

Женщина покусывает нижнюю пухлую губу: ее одолевает нервная дрожь, мешает овладеть собой, защищаться. А защищаться надо. В сознании мелькает последняя надежда на спасение: может быть, судьи поверят, что она сама обманута, сама попала в сети ловкого и злого человека, из-за любви пошла на страшное дело. Надо рассказать об этом суду, и рассказать так, чтобы поверили в ее искренность, в то, что она открывает свое сердце.

Женщина отказывается от защитника. Ни судей, ни прокурора она не боится. Они поймут, должны понять ее сердце, ее ошибку, понять и пощадить… А может быть, не следовало отказываться от адвоката? Во всяком случае, пусть не думают, что ей нужны помощники, чтоб уйти от возмездия. Она примет любое наказание, но только не смерть…

Борцов, председательствующий по делу, вторично обращается к подсудимой:

— Что же вы молчите, гражданка? Вы, разумеется, можете не давать показаний суду. Это ваше право. Но лично я не советовал бы вам молчать. Иначе мы будем решать вопрос о вас на основании материалов предварительного расследования. Закон дает нам эту возможность… Прошу: дайте показания по существу предъявленного вам обвинения или сделайте заявление, что вы этих показаний дать не желаете.

Женщина выпрямилась, посмотрела в окно. Небо безоблачное, просторное и ласковое. Хотелось бы думать о чем угодно, только не о суде, не о своей печальной участи. Но ее торопят, требуют ответа. Придется уступить.

— Мне трудно, очень трудно говорить… Но я решила, я хочу, я буду исповедоваться… — Подсудимая стремительно повернулась к судьям: — Я хочу исповедоваться перед вами, граждане судьи, а через вас перед всем народом. — Она поднимает глаза к потолку. В руках мнет белоснежный носовой платок, с розовой каемкой, с большой буквой «А», вышитой в трех углах. — Я только прошу дать мне возможность рассказать всё, с самого начала и до конца.