Началось следствие. Оно велось быстро, горячо. Ни одному слову лейтенанта-артиллериста не верили, каждое ее слово принимали за истину. Во многом этому способствовал сам лейтенант: он вел себя не только гордо, но и дерзко, обзывал следователя то чернильной душой, то мокрицей; короче говоря, между ними происходили беспрерывные стычки, пока в дело не вмешалась какая-то другая, непонятная ей сила: заменили следователя, с лейтенантом стали обращаться мягче, но допрашивали его всё же как обвиняемого. Она тоже решила изменить к нему отношение. Ей надоела игра…
Нет, это не то слово. В ее сердце поднялась буря, если угодно, буря сострадания к несчастному молодому человеку, полному сил, энергии, чистому и честному воину. А какой он был гордый, независимый. Ведь если она не раскается, не скажет правды, он погибнет. И она раскаялась, подробно рассказала о работе своей и мужа, с начала и до конца. Больше того, она активно помогала поймать мужа. К сожалению, из этого ничего не вышло: он бесследно исчез, видимо, перебежал к ним, к своим повелителям и покровителям… Он будет жить. Это очень обидно, хотя она и любит его попрежнему.
— Вы говорите о своем раскаянье… Но ведь оно появилось после того, как следователь, доверяя вам, всё же решил поближе познакомиться с вами?
— К сожалению, эти моменты совпадают.
Подсудимая замолкла. За всё время своих показаний она так и не изменила театральной позы. Правда, глаза смотрели теперь по-иному: беспокойные огоньки погасли, пустой взор скользил по лицам судей, голос постепенно угасал.
В конце своей «исповеди» женщина уже не говорила, а шептала.
Председательствующий спросил:
— Почему вы мало рассказали о записной книжке мужа? Прошу вас, подсудимая, осветить подробнее эту сторону вашего дела. Где обнаружена книжка? Можете ли расшифровать ее записи? Известно ли вам ее содержание?
— Записная книжка, действительно, принадлежит моему мужу. Ее я увидела впервые в тот день, когда муж сделал признание и, без моего на то согласия, объявил меня своей помощницей. Книжку обнаружили при обыске, в моем чемодане. Как она там очутилась, понятия не имею; муж был очень осторожен и аккуратен во всем, что касалось его работы… Расшифровать записей я не могу: не знаю шифра.
— Ясно. Теперь скажите, вы переписывались с дедушкой?
— Да.
— С какого времени и как часто?
— Сразу же после смерти матери. Я написала ему о случившемся. Он ответил. Приглашал к себе, обещал большое наследство. У него, кроме меня, никого нет. Переписывались мы не часто.
— Материально он вам помогал?
— Обещал, но я в этом, как вам известно, не нуждалась. Просила его не беспокоиться…
— Понятно… Сколько же вы с мужем накопили денег и где их хранили?
— Около 80 тысяч рублей. Хранил муж, но не думаю, чтобы в сберкассе. Это могло бы вызвать подозрения… По правде сказать, меня это тоже мало интересовало.
— Но вы свободно пользовались этими деньгами или были ограничены?
— Совершенно свободно. Признаться, я жила очень хорошо.
— Можно, следовательно, сделать вывод, что вы изменили Родине обдуманно и корыстно?
— Гражданин председатель, это так и не так.
— А как же иначе! Вы передавали врагу ценные секретные данные. За это враг платил вам деньги, и вы их расходовали, без ограничения, на свои нужды. Как это назвать? Это и есть предательство и шпионаж. Так или нет?
— К сожалению, так…
На вопросы прокурора подсудимая ответила:
— Всё же я считаю, что добровольно отступила от ложнообличительной позиции в отношении лейтенанта. Повторяю, мне стало его жаль. Да, я не отрицаю, что исчезновение мужа и обнаруженная у меня записная книжка с зашифрованными секретными данными по моей работе — серьезная улика против меня. Но я еще и еще раз категорически утверждаю, что не это толкнуло меня на раскаяние. Согласитесь, гражданин прокурор, что мне лучше знать свои мысли и переживания…
Реплика прокурора:
— Это верно. Но чтобы вам поверили, нужны убедительные доводы. Лично я, например, думаю, что вы подменяете одну лживую версию другой.
Подсудимая:
— Нет, гражданин прокурор, я говорю только правду, я исповедую свою душу. Это единственная у меня возможность избавиться от грехов, которые я вольно или невольно совершила.
