Когда наше дыхание выровнялось, Купер откатился и притянул меня к себе под бок. Едва восстановив способность шевелиться, я шлепнула его по голове.
– Ой! – вскрикнул он.
– Ты укусил меня! – проворчала я, прижимая руку к ране. – Опять!
Купер виновато покраснел, но тем не менее ответил с апломбом:
– Все правильно! Это означает, что ты моя. Шрам — это как публичное заявление. Он говорит о том, что ты моя пара. Что больше не один волк не смеет посягать на тебя. Что ты под моей защитой и под защитой моей стаи... если она у меня еще есть.
– Ты прямо-таки сутенер.
Он скорчил кислую мину.
– Это все равно, что помочиться на твой порог.
– Ты помочился на мой порог?
Купер поморщился. Вероятно, он не подумал о том, что говорит, пока не ляпнул вслух.
– Перед тем как сказал, что мы не можем встречаться. – Выражение его лица менялось с робкого на настороженное. – Я метил территорию, чтобы отвадить хищников. Мне надо было обеспечить твою безопасность. Боже, ты же бросаешься наперерез разъяренным гризли!
Я резко взмахнула рукой и отвесила ему новую оплеуху.
– Ой! Теперь-то за что? – дернулся он.
– Видимо, я все еще немного зла на тебя.
– Мо, прости, если сделал больно...
– Да, Купер, укус-то меня и разозлил, – фыркнула я.
– ...но для ребенка будет лучше, если я помечу тебя, – договорил он.
Рубашка выскользнула из моих рук.
– Как ты узнал? – прошептала я.
– Видишь ли, мама умудрилась разыскать меня и принялась вправлять мне мозги, пока я не признал, что ты — лучшее, что случилось со мной в этой жизни. И я буду последним идиотом, если не вернусь к тебе и не стану молить о прощении. Кстати сказать, она собирается устраивать мне выволочки время от времени, чтобы не валял дурака. Думаю, на нее снизошло что-то вроде жесткого прозрения.
Я откинулась на спину с таким ощущением, словно из легких вышел весь воздух. Купер знал и молчал? Разве не следовало сказать об этом во вторую или в третью очередь? Наверное, после слов «так чертовски сильно скучал» он мог бы добавить «люблю и очень сожалею о том, что сбежал и оставил тебя преодолевать сложный первый триместр в одиночестве». Как же теперь разобраться? Как понять, что им двигало: потребность во мне или отсутствие выбора?
– Только поэтому ты и вернулся? Из–за мамы, которая намекнула, что ты поступил не по-мужски?
– Нет, не только поэтому.
Я вскочила.
– Знаешь, я не нуждаюсь в том, чтобы ты растил этого ребенка. Не хочу, чтобы ты или любой другой донор спермы возомнил себя примерным родителем.
Купер отвесил челюсть и еще имел наглость выглядеть обиженным.
– Донор спермы?
Я окинула его грозным взглядом.
– Мне полагается радоваться, что ты примчался на всех парах, услышав весть о моей беременности? Не хочу, чтобы ты оставался здесь ради некого чувства долга.
– Но я тебе нужен. Тебе потребуется помощь. Я хочу быть с тобой, Мо. Хочу быть одной семьей.
– Видишь ли, я поняла, что меня не колышут твои желания, – сказала я, слегка подталкивая Купера ногой, пока он не поднялся. Я швырнула ему одеяло, и он обернул его вокруг талии.
– Ты все рассказала моей матери. Ты должна была понимать, что, в конечном счете, она сумеет связаться со мной.
– Да, но теперь, когда мне стала ясна причина твоего возвращения, она меня до чертиков раздражает! – воскликнула я. – И, вообще-то, нет, я не знала, что в конечном счете Грэйси сумеет связаться с тобой, Купер, я ведь понятия не имела, где тебя носит. Как и твоя мать. Проклятье, я-то считала, что мы больше никогда не увидимся. Ты даже не соизволил сказать, собираешься ли вообще возвращаться. Что, по-твоему, я должна была чувствовать? А знаешь что? Проваливай! Выметайся отсюда. И не смей появляться, пока я не разрешу.
Я пихнула завернутого в одеяло Купера к двери. Он упирался, но, памятуя о беременности, не решался толкаться в ответ. Ухватив меня за плечи, он сжимал их почти невесомо. Я же не церемонилась и, безбожно оттаптывая его ноги, погоняла к выходу.
– Мо, это же глупо! Мы только что воссоединились, а ты уже гонишь меня?
– Как оказалось, я больше неспособна мыслить здраво. Гормоны, знаешь ли! – гаркнула я, захлопнула дверь и заперла на замок.
