— Плохо, что концерт отменяется. Девочкам очень хотелось его услышать. О, господи, он такой странный.
— Магнифико просто пробуждает в тебе материнский инстинкт, Бейта, вот и все. Когда-нибудь мы заведем ребенка и ты забудешь клоуна.
Бейта ответила ему с набитым ртом:
— Мне кажется, что мой материнский инстинкт с трудом выдерживает одного тебя, не говоря о других.
А затем она отложила бутерброд и на секунду стала серьезной.
— Тори?..
— Что, Бейта?
— Тори, я сегодня была в городском зале столовой. Поэтому так задержалась.
— Что ты там делала?
— Видишь ли, — она заколебалась, не зная, говорить ли на эту тему, — честно говоря, я вряд ли смогу теперь работать на фабрике. Мораль… ее просто не существует. Девочки плачут без всяких видимых причин. Кто не плачет, становится циником. Даже у самых трудолюбивых опускаются руки. В моем отделении не выпускается и четверти продукции, которая выпускалась вначале. И каждый день все меньшее количество людей выходит на работу.
— Ну, хорошо, — сказал Торан, — но что ты там делала, в столовой?
— Задавала вопросы. Так повсюду, Тори, по всему Убежищу. Количество выпускаемой продукции падает, возрастают волнения и неудовлетворенность. Начальник бюро просто пожал плечами, после того как я целый час прождала в приемной, чтобы попасть к нему. Да и удалось мне это только потому, что я племянница координатора. Он ничего не может с этим поделать. Честно говоря, мне даже показалось, что ему все безразлично.
— Не преувеличивай, Бей.
— Но ведь это так.
Глаза ее пылали лихорадочным огнем.
— Я могу тебе сказать, почему все так плохо. Люди в отчаянии, в таком же ужасном, какое охватило людей во Временном Сейфе после выступления Сэлдона. Ты ведь помнишь это чувство?
— Да, ты права.
— Ну вот, нам никуда не деться от этого, — продолжала Бейта. — Мы никогда не будем в состоянии противостоять Мулу. Если даже у нас и есть материальная база, то отсутствуют сердце, душа, воля… Тори, нет никакого смысла продолжать борьбу…
Торан не помнил, чтобы Бейта когда-нибудь плакала. Не плакала она и сейчас. Совсем. Но он понимал: ей нужно помочь успокоиться.
Мягко Торан положил свою руку Бейте на плечо.
— Забудь все это, девочка. Я знаю, что ты чувствуешь. Но тут ничего…
— Да, тут ничего не поделаешь. Никто ничего другого не говорит. Мы все так сидим и ждем, когда нас уничтожат!
Она отвернулась. Но вот наконец снова взяла в руки бутерброд и чашку с чаем. Торан начал расстилать постель. Снаружи было темно.
Ренду назначили координатором. Этот пост учреждали на Убежище только в военное время. По просьбе Ренду ему отвели верхние комнаты, из окон которых можно было видеть крыши и зеленые сады города. Сейчас, когда огни пещеры были притушены, город играл тенями. Ренду некогда было задумываться, что бы это значило. Он разговаривал с Эблингом Мисом. Ученый смотрел прямо на Ренду своими маленькими чистыми глазами, но, казалось, интересовался только бокалом вина, который держал в руке.
— У нас на Убежище говорят, что, когда огни пещеры затухают, справедливые и хорошо поработавшие люди спят.
— А вы много спали за прошедшее время?
— Нет! Мне очень жаль, что я вас поздно побеспокоил. Почему-то за все прошедшее время мне стали очень нравиться ночи. Странно, не правда ли? Люди в условиях Убежища привыкли сразу же ложиться спать, когда нет света. И я тоже. Но сейчас все не так…
— Вы прячетесь, — спокойно сказал Мис. — Ведь вас окружают люди. И когда они работают, вы чувствуете на себе их взгляды и надежды. Это трудно выдержать. Когда же они спят — вы свободны.
— Значит, у вас тоже такое чувство? Жалкое чувство поражения.
Эблинг Мис медленно кивнул головой.
— Да. Это массовый психоз, дурацкая паника толпы. Великая Галактика, Ренду, а чего же вы ожидали? Вся культура Основания держалась на идиотской непреклонной вере в то, что народный гений прошлого все для них спланировал, приняв во внимание даже самые простые вопросы, мельчайшие подробности их дурацких жизней. Эти мысли вызывали в массах определенный настрой, и вы должны понимать, что все это значит.
— Не совсем.
Мис без всякого энтузиазма принял к сведению, что ему придется кое-что объяснять. Поэтому он заворчал, уставился на длинную сигару, которую мял в пальцах, и начал:
