Упайдулла заломил небывалую цену, но ученый тотчас же согласился, и недоумевающего осла поймали и стали седлать.
Длинный человек был энтомологом и хотел ехать именно сейчас, так как в три часа дня, во время невыносимой жары, жесткокрылые, разноцветные и иные насекомые летают, прыгают, скачут, стрекочут, кусают и пожирают друг друга в кучах растрескавшихся камней, на раскаленном песке и на ветвях кустарника, который готов задымиться от адского жара.
Упайдулла затянул подпругу, и осел понял, что его собираются грузить. Никогда ни одного осла не заставляли выходить из дому на работу в это время дня.
Осел вышел за ученым на пыльную дорогу и стал мотать головой. Длинный человек нагнулся, к нему и погладил его по шее. «Драться не будет, значит, можно не итти», — подумал осел и уперся всеми четырьмя ногами. Упайдулла захохотал от восторга и подошел к длинному. Они вдвоем подняли осла и перенесли через арык, но упрямец повернулся и прыгнул назад. Это было уже слишком. Упайдулла выругался и замахнулся кулаком, но ученый его удержал, дал ослу сахару и послал слугу к себе домой за коробками и банками, в которых была вата, эфир, булавки и все в этом же роде.
Потом он достал из кармана зеленую кисею, которую нацепил на пробковый шлем на голове, поправил длинный зеленый сочок, и через полчаса маленький осел семенил четырьмя копытами по улицам, а на нем, поджав ноги, чтобы они не волочились по земле, громоздился длинный человек с зеленой кисеей на шлеме. Из жителей города никто этого не видел, так как все окна и двери были завешены от жары мокрыми простынями и тряпками, и только Упайдулла, вышедший проводить ученого, схватился за живот от хохота.
— Кайсы катта Ахмак кегяды! (Какой большой дурак проехал). — Он хохотал до слез, пока длинная фигура на ослике не скрылась за углом.
II. Странный человек
По выезде за город, на длинных и песчаных холмах, так называемых адыра, Яворский — такова была фамилия ученого — слез с осла и саженными шагами побежал за каким-то стрекочущим насекомым. Он то скрывался в ложбинах, то реял зеленой вуалью шлема над буграми, то исчезал в ямах, в которых добывали глину для кирпичей и, наконец, остановился, зажав что-то в руке. Охота началась удачно. Осел терпеливо бежал за человеком с сахаром в руке, и, когда хозяин останавливался, коробка с эфиром всегда была рядом.
Дальше дороги пошли в гору. Черные и красные скалы гранита были разбросаны цветными пятнами. Кусты ежевики величиной с небольшой дом раздваивали тропу, и ослик сворачивал в сторону. Внизу позади осталась желтая долина с серо-зелеными полосами фруктовых садов. Ярко-золотые, созревшие посевы чередовались с черными квадратами рисовых болот, которые иногда сверкали на солнце, как зеркало. Впереди, насколько видел глаз, скалы, холмы и небольшие горы наваливались друг на друга все выше и выше. Это начиналось предгорье Великого Памира, а далеко в сторону голубым провалом уходила Алтайская долина, и за ней в ясном небе, выше голубого тумана, белели снежные шапки гор.
Но нашим путешественникам некогда было обращать внимание на природу. «Улетит, уползет, спрячется, — не увижу». Вот все, что занимало Яворского, для которого огромная панорама с далью на сто верст была чем-то вроде комнаты с открытым окном.
Бедный осел вовсе не знал, что ему делать. Сперва ему вспомнились былые дни жизни у контрабандистов, и, когда ученый вставал с него, как со стула, и бежал саженными шагами в одну сторону, осел бежал в другую. Коробки, банки и пузырьки звенели и тарахтели, но осел, привыкший оберегать опиум, добегал до уютного места между скалами, ложился на-бок и вслушивался, подняв серое ухо.
Но сегодня все было очень странно, и, когда удавалось спрятаться, хозяин находил его, давал сахару и вел за собою по кустам. Осел выбегал на тропу и видел, как странный человек бегал, суетился и махал зеленым колпаком по воздуху, как сумасшедший. Раза два он даже полез на дерево, и осел, которому вовсе не нужны были звенящие цикады, окончательно потерял голову. Его не били и кормили сахаром, но чего от него хотят, — понять было невозможно.
