Этот человеческий поток увлекал нас с непреодолимой силой.
Те из прохожих, которым Бланшетта не успела отдавить ног, громко восхищались ее красотой, мы же с Билли подверглись довольно откровенной критике.
— Не волнуйся, Билли, — прошептал я хриплым голосом. — Нам теперь уже, вероятно, недалеко ехать. Сейчас будет лучше.
Но скоро стало еще хуже. Улица значительно сузилась.
Прохожие плотно прижимались к потным бокам Бланшетты, и она едва могла перевести дух. Вдруг терпение ее окончательно лопнуло. Какой-то человек, очень высокого роста, оказался крепко притиснутым толпою к самому ее носу. Бланшетта в ярости схватила его зубами за верхнюю часть штанов. Он закричал и попытался обернуться, чтобы избить ее, но она вторично укусила его, лягнула, очистила себе место и понеслась.
Совершенно непонятно, каким образом никто не был убит во время этой скачки, потому что люди падали во все стороны, как кегли, когда через них проносится шар.
Я изо всех сил тянул за вожжи. Окружающие пытались ухватить ее за уздечку, но раньше чем Бланшетта остановилась, она въехала на узкий тротуар, сбросила весь товар с ларька и опрокинула вращающуюся подставку с открытками.
Когда этот циклон достаточно стих, я отдал жене свой бумажник и просил ее утешить владельцев товаров; затем я продолжал висеть на спинке шарабана, пока мы не переехали через мост на противоположную сторону реки.
Здесь, к моей несказанной радости, я нашел небольшую улицу, идущую в сторону от главной улицы, и в конце ее скромненькую гостиницу. Я даже не потрудился взглянуть на ее название. Поспешно передав Бланшетту и шарабан конюху, я ворвался в контору и потребовал себе комнату.
Лурд был конечным пунктом нашего странствия по Пиренеям, и здесь мы навсегда расстались с нашей дорогой Бланшеттой. Мы продали ее огороднику Сихатчанану, жизнерадостному старику, в глазах которого светилась сердечная доброта. Он обещал дать ей двухнедельный отдых и уверял нас, что ее ежедневная работа никогда не будет настолько тяжела, как она была, пока ослица находилась у нас.
Билли плакала, обнимая Бланшетту и прощаясь с ней, и должен сознаться, и у меня на душе было гораздо тяжелее и больнее, чем когда она оттаптывала мне ноги или лягала своими сильными задними ногами.
Когда я повернулся, чтобы уйти, Бланшетта вдруг сунула свой холодный влажный нос мне подмышку и издала какое-то странное жалобное ржание. Я крепко обнял ее.
— Добрая, старая Бланшетта! — сказал я очень нетвердым голосом. — Добрая, старая Бланшетта!..
Рассказ Л. Вильямса
— Я поклонник свежего воздуха, миссис Честер, — сказал Самюэль.
— Воздуха, сэр? — ответила хозяйка дома и улыбнулась. — Поверьте, зимой в Лондоне вы не найдете воздуха чище и лучше, чем здесь. И мой сын такой же, как вы. Он все твердит: «Воздух — самое главное, мама. Знаешь, все твои греночки, поджаренная грудинка, яичница и пирожки в сравнении со свежим воздухом — ничто». Теперь сына моего нет дома, но я знаю, что он быстро подружился бы с вами.
— Мне очень жаль, что он уехал, — сказал Самюэль с важностью, подобающей служащему в государственном банке.
— Вам угодно посмотреть спальню, сэр? — предложила миссис Честер.
Она провела его в помещение, находящееся в задней части дома, торжественно распахнула дверь и заметила:
— Видите, это очень удобная комната: окна и двери выходят прямо в сад, и в светлый день перед вами открывается чудный вид на лондонское предместье — дома, сады, огороды… все это недурная картинка? Да?
Самюэль одобрительно кивнул головой.
— У вас большой сад, — сказал он. — А скажите, что это за строение?
— Это так себе, маленький сарайчик. Там кое-какое имущество моего сына. Он очень любит эту комнату и, когда бывает дома, часто спит здесь сам. Скажите, сэр, вам нужно приносить по утрам горячую воду для бритья?
— Да, пожалуйста, в половине восьмого. А эти окна отпираются легко?
— О, да. В такие теплые ночи, как теперь, мой сын часто и совсем не запирает их на ночь. Он ужасно любит свежий воздух.
— А что это за странный круг на лужке, миссис Честер? — спросил Самюэль, выходя в сад.
