Солнце взрывает вену. В ладони лежит перо.
Ночью мне снился день. Цветущая мокрая ветка пересекала его посередине. Вечер и утро ею различались, как тень от света.
Листья купались в волнистом токе тепла и прохлады. Птица сидела на ветке, чистила перья, немного пела. Капля, вобравшая зренье, упала на веко мне.
Солнечный, летний день. За окном ни души, ни звука. Воздух июля держит меня на своем теченье.
Подо мной переулок. Брошенные лотки, киоски, застывшие автомобили. Светофор ослеп на желтом.
Кошка, окрест не глядя, переходит теплый асфальт. И я, счастливый, слышу – ее «мир, мир, мир»…
Я вряд ли способен теперь вынести пробужденье, эту общую форму будущего, то, куда мне без скидки.
Птица, вспорхнув, падает камнем в небо. Капли брызжут в лицо.
Я никогда не плакал во сне.
Что касается глаз, то они, попадая в окно, слепы.
Действительно, ввиду окна зренье тут же теряет прозрачность, на него спускается кончик ночи, и веко не может уже сморгнуть раскаленный пятак луны, льющий бельмо на стекла…
Что же касается окон, то они – во сне. То есть, стоит в них глянуть, сразу увидишь сон.
Однако все это надвое стриж, прочертив, скричал. Город, очнувшись, зреет, восход набирает ток. Солнце, втиснувшись в раму, зыркает, есть ли кто.
Дева, жмурясь, чулок тянет вдоль ласки утра. Ей бы сейчас замереть, медленно отворясь…
Торопливый стук каблучков уносится в шахту лифта.
Сегодня я обнаружил, что окно превратилось в дверь. Как это произошло – не известно. Известно, что было потом.
Но как превращенье проверить? Как кажимость в явь провести – вроде бы окно остается окном во двор, но кажется – это дверь.
Тогда я вошел в него – отворил и шагнул. Что я увидел? – Лужайку, вокруг – дички апельсинов, кусты олеандров, под ними лежали вон там и вон там и – о Боже! – рядом совсем крылатые звери, числом всего три.
Я подумал в кошмаре – крылатые леопарды, и вот они встретят меня. Но я оказался для них невидимкой. Я просто стоял и смотрел на то, чем они занимались.
Вроде бы ничего страшного, вроде бы все как надо – грызли они там что-то. Но вскоре, вглядевшись, я понял, что так меня сразу смутило. Вся странность виденья была в том, что́ именно там, за окном, они жрали.
Держа в мягких лапах, урча, они разрывали на части числа… Числа множились и различались, исчезали в пасти и вновь появлялись. Тогда я схватил – страшный рык – и мигом таков был обратно. В руке оказалось три.
Я проснулся в свету, как в бреду, и стал ясным оконным словом, по зеленому свису гибко летящей, гибко летящей веткой неба, несомой свободно над озером сна, ствол пробужденья минуя; мои листья нежно трогает ветер, льющий себя с восхода.
Но не садится легкая птица, не нижет слух своим пеньем, не клюет плоды моих глаз, спелую мякоть моей светосилы.
Я вижу топочущие в город тропинки жизней, просеки шоссе, в них плещущие автотолпы, лесенки железных дорог, карабкающиеся на полюс, отдельных людей, разных своим сияньем; тени искромсанных в темень имен, когда-то простых как воздух; и того, кто плывет над городом, с солнечной головой.
И тогда слетает облачком перьев и виснет в звучании голос, он легко вонзается в зренье и держит косточку сердца в клюве.
И прозрачное слово наконец обретает себя в ответе:
– Я любовник твой, душа моя, твой любовник.
И вспять стези не обретая…
Е.Баратынский. «Осень»
Из первого вагона по ходу поезда из центра ада. С «Площади Ногина» выход на Солянку, затем в троллейбус – за развлечением в «Иллюзион» на «Римские каникулы» – среди фонтанчиков лунного света на Площади цветов, пешеходом бессонницы по Луне, косточкой месячной дольки, городских духов соплеменником и – помещаемый зрением в жилищную мечту: в бутон мансарды над улеем патио, винтовых лестниц, балкончиков, террас, гамаков, сплетенных сквозняками, бликами, сонливостью, плющом, подвешенных лучами к дымоходам, – игрушечный стокгольм, прирученная глазом картинка калейдоскопа; кропотливая и – в результате – неумелая, но верная конструкция Малыша, в пределах выдумки игравшего в воздушные кубики, минуя симметричность в пользу замысловатости и уюта. Геральдика вкраплений панорамы в очках рябого квартиродателя. Невидимый соперник. Простреленная тряпка экрана; безвременное счастье финала.
