– Двадцать седьмое февраля. Квартира отставного чиновника МВД Российской империи, статского советника Арсения Михайловича фон Хемлока. Там вы, упыри, от души потешились. Нагрянули немалым числом, рассчитывая прежде всего застать известного вашей поганой чека человека, жандармского ротмистра. Но не застали. Дома были лишь его отец, жена да двое детей. Теперь вспоминаешь, выблядок «железного Феликса»?
– М-м! Ум-м!!
– Что вы там первым делом решили сделать? Обеих сучек, постарше и помладше, «на круг» пустить, да иметь, пока все не скажут или не умрут? И очень удивились, когда тот, кого вы считали стариком, пристрелил прямо через карман двоих наглухо, а еще одного подранил, – не знаю как, но мне удавалось сохранять абсолютно бесстрастный голос. – А потом что, отростки упали и больше не поднимались с перепугу, так? Старика застрелили, хотели исполнить желаемое, даже дружка своего толком не перевязав, а не вышло ничего! Застрелили женщину, двоих ее детей и, прихватив все ценное, что под руку попалось, исчезли, как крысиная стайка?
– М-мо-а-а?!
Ну просто крик души… если она вообще есть в этом теле. Хотя души, они ведь очень разные, под стать носящим их людям. Что насчет нечленораздельного вопля, так тут и перевода никакого не надо. Товарищ бывший чекист интересоваться изволит, кто я такой, раз все это знаю. А ведь во многих знаниях многие печали, как ему должны были поведать на уроках в церковно-приходской школе. Больше он вряд ли где-нибудь учился, у «товарищей», как я знаю, не принято отягощать себя лишними, да и вообще знаниями.
– Стрелять надо лучше и проверять результат попаданий, – цежу сквозь зубы. Ну а после снимаю с головы парик, под которым еле заметная щеточка волос и неровный шрам от выпущенной из нагана пули. – Вот именно, тварь. Внук, сын, брат… Проще говоря, Александр Борисович фон Хемлок к вашим услугам, сударь. И нам предстоит провести вместе несколько очень занимательных часов…
Чекист закатил глаза, что-то хрюкнул в кляп и обмяк, предварительно напрудив в штаны от избытка чувств. Проклятье! На мгновение я даже испугался, что его удар хватил. Но нет, дышит, просто сознание не выдержало и попросилось на отдых. Ничего, сейчас мы его обратно вернем.
* * *
Хрусть! Уже привычный звук сломанного пальца – проверенного средства взбодрения для отставных чекистов в лице отдельно взятого представителя. И вот замутненные страхом и болью глаза смотрят на меня. Неужто надеялся, что все это тебе приснилось? Нет, дружок, это не кошмар, а самая что ни на есть реальность.
– Знаешь, Степушка, я могу не только ломать пальцы, моя фантазия идет куда дальше. Например, я могу сделать так… – Взмах хорошо заточенным ножом отхватил у Анохина примерно треть уха. Подождав, пока отступит пелена боли, я продолжил: – Я могу рассчитывать на отсутствие криков или предварительно мне стоит тебе отрезать еще что-нибудь? Второе ухо, нос или яйца… Выбор велик.
Кивает, причем очень усердно. Похоже, предпочитает говорить, а не чувствовать, как от него отрезают кусочек за кусочком. Что ж, проверим. Выдергиваю изрядно пожеванный кляп, и… Попытка чекиста в отставке открыть рот оборвалась, едва он заметил движение ножа в сторону и так пострадавшего тела. Молчит, лишь постанывает и глазами лупает. Ждет, собака страшная!
– Думаю, Степа, ты не совсем умишком скорбен. Догадываешься, зачем я к тебе в гости зашел?
Кивает. Ишь, какой немногословный стал.
– Можешь и словами. Только тихо-тихо.
– Убить меня хочешь…
– И убью, – охотно соглашаюсь. – Этого тебе не избежать. Только ведь помереть по-разному можно. Поверь, до наступления утра я с легкостью превращу тебя в окровавленный, воющий от боли и мечтающий о смерти обрубок. Или… ты расскажешь мне все о тех, кто был тогда с тобой. Ну как тебе выбор, чекист?
– Я все расскажу, – обмяк в кресле Анохин. – В живых осталось только четверо.
– Вместе с тобой?
– Да.
– Тогда трое. Ты уже мертв, только пока еще разговариваешь. Дальше… Имена, места проживания, краткая характеристика на каждого из них.
Понеслось. Анохин, по своей службе в ЧК знающий, как из человека делают кусок мяса, не хотел для себя такой участи. Поэтому говорил много, в подробностях, да так, что я едва успевал записывать.
